И все же братья были очень разными; по-разному складывались и их отношения с Людовиком.
Роберт был любимым братом. Он был на два года младше Людовика, и они подрастали вместе. Это брат-товарищ. Роберт был славным рыцарем. Быть может, он покорил Людовика своим рыцарским поведением, к которому король относился сдержанно (ибо оно было неразумным и даже несло в себе нечто от века иного) и в то же время восторженно. Роберт — владетельный принц. Отец завещал ему в апанаж Артуа, который был пожалован ему Людовиком Святым при посвящении в рыцари; тогда же состоялась его женитьба на Матильде Брабантской; благодаря этому браку Роберт стал родственником императора Фридриха II и свояком будущего герцога Брабантского, а также ландграфа Тюрингского и герцога Баварского. Он стал и «лицом, вошедшим в землю империи»[1370]. Людовик Святой даровал ему также Эден, Ланс и Бапом, выменяв их на другие земли у матери. Более того, король пожаловал ему сеньориальное владение (chatellerie) Пуасси, где сам он родился. Но Людовик не собирался расширять свои владения в направлении империи. Его планы, как нам известно, с одной стороны, были устремлены на запад в связи с Англией, а с другой — в Средиземноморье. Репутация Роберта при жизни не всегда была безупречной. Мэтью Пэрис, благоговевший перед Людовиком Святым, не испытывал нежности к его брату. Он обвинил Роберта в недостойном поведении в крестовом походе, в заносчивости по отношению к другим крестоносцам, особенно к англичанам, и в том, что он струсил на поле брани — пал не в сражении, а обратившись в бегство[1371].
Во всяком случае, неуправляемый и легкомысленный Роберт, кажется, с самого начала послужил причиной катастрофы, вступив не ко времени и не по обстоятельствам в бой с мусульманами.
Но Людовик ничего не хотел знать. Как и брат Карл, он до самой смерти не переставал видеть в Роберте мученика и требовал, чтобы Папы признали его таковым. Тщетно.
Второй брат — Альфонс. Ему досталось самое прекрасное наследство. Во исполнение решения Людовика VIII он получил при своем посвящении в рыцари в 1241 году Пуату и Овернь, завоеванные в крестовом походе против альбигойцев, а в 1229 году был обручен с Жанной Тулузской, дочерью графа Раймунда VII. В 1249 году, после смерти последнего, Бланка Кастильская и представители Альфонса (в то время он был на Востоке) без труда получили для него обширные владения его тестя в Лангедоке. Так он стал «самым крупным феодалом королевства»[1372]. Людовик Святой приложил усилия, чтобы побыстрее освободить его из мусульманского плена, куда он тоже попал, и его выкупили вслед за королем. В 1251 году он вернулся вместе с младшим братом Карлом во Францию и занялся делами королевства и своими владениями. Но вскоре после возвращения его разбил паралич. Ему было обеспечено прекрасное по тому времени лечение, в частности, им занимался известный еврейский врач, и у него восстановилась, хотя и не полностью, способность двигаться, но до конца жизни он оставался больным и жил в Париже, а чаще — в его предместьях. Он повелел построить замок близ Лувра под названием дворец Дотриш (или де Лотриш), искаженная форма «de l’hôte riche» («богатый хозяин»). Но даже на расстоянии он прекрасно управлял своими владениями. Порой в нем видят преуспевающего правителя, которому подражал даже сам король в своем домене и в королевстве. Но, быть может, такое впечатление сложилось по причине весьма внушительной документации по управлению доменом Альфонса, что, в свою очередь, объясняется как письменной традицией Южной Франции, так и тем, что в XVIII веке при пожаре погибла почти вся королевская отчетность. Эти архивные материалы позволяют нам увидеть Альфонса во главе многочисленных и, похоже, компетентных служащих, обеспечивших чеканку и обращение денег, прекрасный финансовый рынок, справедливое отправление правосудия, сохранение без серьезных конфликтов своего авторитета по отношению к «трем сословиям», благоприятствующих экономическому развитию и распространению римского права, прекрасно укоренившегося на Юге, Это преданный брат, способствовавший равномерному, параллельному развитию земель, а не их ассимиляции, что привело к врастанию Южной Франции в королевство[1373]. Рютбёф написал поэму «Плач о графе де Пуатье», в которой воспевал Альфонса де Пуатье. Создается впечатление, что он говорит о Людовике Святом, ибо кажется, что для обоих братьев предлагается единая модель[1374].
Он владел своей землею в мире…, всем существом любил Бога и почитал Святую Церковь…, любил монашеские ордены, он был зерцалом рыцарства…, любил бедных, был щедрым… яростным поборником правосудия… испытывал только болезни и страдания, но святость его души укрепляла его в этом.
Впрочем, в поэме он неоднократно ассоциируется со своим венценосным братом в литании общих мест надгробного слова, которое, кажется, прекрасно отражает образ, оставленный по себе Альфонсом.
Несмотря на состояние здоровья (его невестка, королева Маргарита, справляется в письме о его самочувствии), он выступил вместе с Людовиком Святым в Тунисский крестовый поход. Уже давно горя желанием принять личное участие в походе, он постарался, вернувшись в Италию, снова организовать его, в частности, покупая суда у генуэзцев. Пребывая в Савоне (Лигурия), он заболел и умер через год после брата (21 августа 1271 года). На другой день скончалась его жена. Супруги были бездетными. По закону об апанажах, во исполнение Парижского договора 1229 года, их земли вернулись к Короне. Благодаря своему брату Альфонсу, но не только ему, Людовик Святой присоединил Лангедок к Французскому королевству.
Нам неведомо, какие чувства питал Людовик Святой к Югу. Он, как мы видели, пекся о хорошем управлении сенешальств Бокера и Безье, подчинявшихся непосредственно ему, и о сооружении и развитии порта Эг-Морт, единственного французского королевского порта на Средиземном море. Он охотнее прислушивался к советам юристов Юга, приверженцев римского права, а также права обычного, чем к советам юристов, получивших образование в Орлеанском университете. Он позволял или повелевал жестоко подавлять мятежи, в частности мятеж Раймунда Транкавеля в 1240 году. Он пресек поползновения графа Тулузского Раймунда VII, зачастую склонного попустительствовать англичанам или катарам. Он позволил своему брату Альфонсу управлять Югом, не столько подражая Северной Франции, сколько согласуясь с моделью управления, которая внедрялась как на Севере, так и на Юге. Он не порывался разрушить окситанскую культуру, никогда не имевшую подлинно политических измерений и душившую саму себя. Самая насильственная фаза пришлась на правление его деда, а еще больше — отца, ставшего светской дланью Церкви в крестовом походе, которого он желал и которым руководил, привлекая к участию в нем воинов Севера. Последним эпизодом было взятие Монсегюра под командованием одного королевского бальи, закончившееся сожжением катаров (1244). Эта жестокая операция была направлена не против населения Окситании, а против мятежников и, прежде всего, — еретиков.
Несомненно, следовало бы снова заняться этим досье, с максимальной честностью и объективностью, ликвидируя как окситанские мифы, нередко анахроничные в исторической перспективе, так и якобинские страсти, для которых воссоединение и централизация оправдывали все преступления.
Людовик Святой не слишком облагодетельствовал Южную Францию, но и не стал, вольно или невольно, ее палачом[1375].
Младший брат Карл, который был на двенадцать — тринадцать лет моложе Людовика, — самый заводной и… небесталанный. Он больше вошел в историю Италии, чем Франции. Гийом из Нанжи в своем «Житии Людовика Святого» посвятил не одну страницу этому парвеню, которому предстояло в 1264 году стать королем Сицилии. Но в эту сферу я вдаваться не буду.
