К этим благодеяниям следует добавить строительство церковных сооружений. Людовик Святой был в высшей степени увлечен этим королевским делом (как и ныне некоторые главы республиканских государств): строить, оставлять монументы, как вехи. Гражданских построек — дворцов или укрепленных замков — при нем было возведено немного, но он способствовал сооружению святых капелл, в Сен-Жермен-ан-Ле и во дворце парижского Сите. Его биографы с готовностью, в которой смешались восхищение и недовольство чрезмерными расходами, перечисляют церковные строения, появившиеся при его жизни, а также воздвигнутые после смерти короля на средства, конституирующие основную часть его завещания. Жуанвиль дает их подробный перечень, в который вошли цистерцианское аббатство Ройомон, аббатства цистерцианских монахов Лиса и Мобюиссона (построенного по просьбе матери), монастыря Сент-Антуан близ Парижа (в нынешнем пригороде Сент-Антуан), множество монастырей проповедников и кордельеров, богадельни в Понтуазе и Верноне, Дом Трехсот в Париже, аббатство кордельеров Сен-Клу (по просьбе сестры Изабеллы). Претворяя в жизнь эти благочестивые идеи, безупречный король забывал о своем желании соблюдать меру и быть экономным. Утверждая, что ему милее безупречный человек, чем бегин, благочестие которого безгранично и безмерно, он нередко и в этом проявлял чрезмерную для мирянина набожность, чрезмерную даже для короля, которому не хватало лишь монашеских одежд.

Вернемся ненадолго к Людовику Святому во время крестового похода, ибо, если даже я не отвел ему столь заметного места в жизненной и королевской программе Людовика Святого, как Ж. Ришар, а тем более — У. Ч. Джордан, крестовый поход был главным религиозным событием и все еще оставался таковым в середине XIII века, являясь великим подвигом благочестия христиан. Ибо, если у Людовика Святого, как представляется, все устремлено к достижению христианского совершенства, то следует поставить вопрос, был ли он «идеальным крестоносцем»[1488].

Если обратиться к понятию «идеальный крестоносец», то Людовик Святой был в глазах современников, последующих поколений и историков Нового времени одним из ярчайших воплощений этого воображаемого персонажа.

Он был им прежде всего потому, что по сравнению с большинством других вождей крестоносцев он больше и лучше занимался подготовкой «заморского паломничества». Крестовый поход, как рыцарское приключение, — это религиозная экспедиция, требующая моральной подготовки, обрядов очищения[1489]. Биографы Людовика Святого отмечали перемены в его поведении уже с первого похода: он отказался от роскошной одежды, от изысканных яств. Эта перемена стала заметна после возвращения из Святой земли и проявлялась до второго крестового похода, в котором он умер, и отныне его жизнь превратилась в сплошное покаяние и неспешное приготовление к новому и решающему «походу» («passage»). Но это преображение началось в тот день, когда Людовик взял крест, как то предписывалось в папских буллах, обращенных к крестоносцам.

Подготовка к походам, например, включала объезды самого сердца королевства, Иль-де-Франса, от Орлеана до Вексена, предпринятые в 1248 и в 1269–1270 годах. И поскольку у Людовика IX забота о своем королевстве вечно сопряжена с религиозными целями, он начинает эту большую кампанию, рассылая ревизоров по всему королевству в 1247 году, за которой следует новая волна после ордонанса 1254 года с целью положить конец злоупотреблениям, совершенным королевскими служащими.

Можно связать эту подготовку с почитанием Христа Страстей, с Иисусом историческим (и божественным) Святой земли, воплощенным в реликвиях Страстей Христовых, с их встречей в Вильнёв-Ларшевек, с их переносом в торжественном шествии, босиком, из Санса в Венсенн, с их водружением в королевском дворце и со строительством Святой капеллы, начатым 25 апреля 1248 года, как раз перед выступлением в крестовый поход. И здесь подготовка благочестивого акта была основной.

Идеальный крестоносец, Людовик IX служил, быть может, воплощением синтеза побуждений крестоносца XIII века: завоевание, миссия, покаяние. Когда он выступил в поход в 1248 году, отказавшись от дипломатического пути, проложенного Фридрихом II, и от нового миссионерского пути, только что намеченного Иннокентием IV, «он — крестоносец старого образца»[1490]. Он — доблестный боец крестового похода, которого во всеоружии, во всем его великолепии однажды увидел Жуанвиль в Египте: «Я никогда не видел такого прекрасного воина». Но он — и ревнитель обращения неверных, высшей целью которого было спасение души египетского султана в 1248 году и султана Туниса в 1270 году.

Но, как ни парадоксально, «идеальный крестоносец», ставший таковым уже потому, что его поход провалился, и потому, что оба похода были, можно сказать, анахронизмами, Людовик Святой познал два величайших несчастья, которые могли выпасть на долю крестоносца: плен и смерть. Эти катастрофы (в обществе, где пример Христа являет Страсти как высшую победу над земным) окружили его ореолом, более чистым, чем ореол победы. Даже если Церковь не желала признавать в нем мученика крестового похода, испытания, выпавшие на его долю, в глазах его современников (например, Жуанвиля) удостоили его пальмовой ветви и (по свидетельству его исповедника Жоффруа де Болье) придали ему характер искупительной жертвы, гостии, уподобившей его Христу. Но и при этом, мне кажется, ореол «популярности» окружал скорее не крестоносца-мученика, а короля-страстотерпца.

Для потомков он останется последним великим крестоносцем. На нем это приключение закончилось. Его экспедиции стали для крестовых походов тем же, чем «смерть Артура» для великой эпохи куртуазного романа, — гибелью героев, мрачным и едва ли не самоубийственным апофеозом. Людовик Святой стяжал двойное величие: как крестоносец, родившийся не в свое время и завершивший героическое приключение, и как основоположник ностальгической утопии — на стыке живой и мертвой истории и грядущей истории, существующей только в воображении.

Людовик Святой и Церковь. — Людовик Святой и еретики. — Людовик Святой и мусульмане. — Людовик Святой и иудеи. — Критика и неприятие. — Критика политики. — «Ты всего лишь король братьев».

Мир религии не сводится для Людовика Святого только к благочестию. Прежде всего король имеет дело с Церковью, которую почитает, которой служит и оказывает поддержку в сфере веры, но с которой в то же время нередко вступает в конфликт по части светской власти, юрисдикции и притязаний Римской курии. Далее, он выступает против врагов христианской веры: многочисленных и не бездействующих в его королевстве еретиков, мусульман, с которыми король бился врукопашную в крестовых походах, иудеев, которых немало во Франции и по отношению к которым он проводил политику кнута и пряника. Наконец, действия короля порождали критические выступления (если не подлинную оппозицию), мишенью которых было прежде всего его благочестие.

С Церковью Людовика Святого тесно связывают клятва и интерес на грани одержимости[1491].

Во время миропомазания король дает обет поддерживать Церковь, защищать ее, исполнять поручения в делах, с которыми ей одной не справиться и которые требуют применения силы или приведения в исполнение смертного приговора. Это королевская функция «светской длани». «Почитать и защищать» — такова суть его долга и обещания. Он неустанно говорит об этом своему сыну: