Если, с точки зрения экономической конъюнктуры большой длительности (de longue durée), основным феноменом, вероятно, было положение Людовика Святого между апогеем великого подъема X–XIII веков и началом глубокого кризиса, то мне представляется весьма важным другой феномен — развитие рыночной экономики, которому нищенствующие монашеские ордены, сторонники и советники Людовика Святого, придали едва заметный нравственный облик и сдерживали это развитие тем, что в религиозно-нравственном обличье оно выступало прежде всего оправданием автономии рынка[1266].

Ослабление третьей королевской функции (помимо актов милосердия): масса денег, которые Людовик извлекал из многовекового процветания королевства, из наследия Филиппа Августа, изымая у процветающих городов и особенно духовенства; его безразличие ко всей совокупности материальных реальностей, идеологическое презрение к которым он разделял вместе с большинством своей знати и духовенства («экономические» труды были «рабскими», в том числе ремесла, и сведены на низшую ступень); возрождающееся римское право, богословская мысль Фомы Аквинского делали акцент на таком принижении, что отчасти объясняется отсутствием адекватной терминологии, — все это привело к тому, что Людовик Святой особенно практиковал — за исключением маргинальных вмешательств в то, что могли позволить мораль и авторитет королевской власти, — экономическое непротивление (un laissezfaire économique)[1267].

Встреча Людовика Святого с экономикой не состоялась[1268]. Он не принимал личного участия в жарких дебатах, посвященных экономическим проблемам его эпохи; ни в его характере, ни в действиях нет и намека на эти противоречия, явленные в Парижском университете и в руководствах проповедников или в монашеских орденах, особенно во францисканском — дебат вокруг ценности труда, оправдание торговли и купцов. Остался он и в стороне от большого спора XIII века о деньгах, дьявольских, каковыми считал их Франциск Ассизский, или поддающихся оценке в функции интенций их приобретения и использования, как считали схоластики. Как подчинить, как морализировать деньги? Этот вопрос, казалось, его не интересовал[1269]. Людовик сообразовывался скрепя сердце со скрытыми механизмами, приводившими в движение его внешне благоденствующее королевство и хорошо оплачиваемую королевскую администрацию. Его совесть была чиста: удовлетворение, которое он получал от сделанного в пользу бедных, и борьба с еврейскими ростовщиками лишали его необходимости ставить более волнующие вопросы. И здесь он был учеником тех братьев нищенствующих орденов, которые выработали, в теории и на практике, компромисс, который впоследствии облегчил зарождение капитализма[1270].

Полагаю, следует закончить парадоксом. Король, сосредоточенный исключительно на нематериальных ценностях, оставил в памяти французов конца XIII века нечто большее, чем воспоминание о своих добродетелях и чудесах, — он оставил, как приписали ему это после смерти, воспоминание о материальном процветании королевства в его время. Ибо именно «добрые времена монсеньера Людовика Святого» так часто навевают воспоминания о себе: время без изменений в денежной сфере, без массового голода, без бешеного роста цен. Людовик Святой ностальгической памяти превратится в Людовика Святого экономического благоденствия. И это в значительной мере — вымысел.

Феодальностъ и государство Нового времени. — Королевское использование феодальной системы. — Великий альянс трона и алтаря. — Местное управление и законодательная власть. — Людовик Святой и право. — Феодально-буржуазное общество. — Людовик Святой не охотится. — Королевская идеология. — Пределы королевской власти. — Людовик Святой являет себя подданным. — Был ли Людовик Святой расчетлив?

В данной книге я не раз говорил о типе короля, каким предстает Людовик Святой на пути развития средневековой французской монархии. Что оставил он по себе, вольно или невольно, на этом пути, неровном и извилистом, который историк стремится выпрямить одним махом? Здесь я несколько отстранюсь от личности короля, его души и тела, хотя это противоречит моему методу. Но король Людовик Святой был такой яркой личностью, что расстаться с ним не так-то просто. Читатель, немного знакомый с историей Франции, без труда вспомнит два момента, известных ему еще со школьной скамьи. С одной стороны, основа всего Средневековья (а мы пребываем в XIII веке) — феодализм. Значит, Людовик Святой должен быть феодальным королем. Но в XIII веке зарождалось государство Нового времени. Уже дед Людовика Филипп Август был едва ли не абсолютным монархом, а внук Филипп Красивый вскоре предстанет в этом качестве более отчетливо. Так что же, Людовик Святой — король Нового времени? Некоторые историки настаивают на первом, считая монархию XIII века наконец-то подлинно феодальной[1271]. Другие уделяют основное внимание процессу образования государства Нового времени, и замечательные коллективные исследования, ведущиеся с некоторых пор в Европе и Северной Америке о возникновении европейского государства Нового времени[1272], ускоряют ход истории, приближая Людовика Святого к Филиппу Красивому. Постараюсь собрать рассыпанные по этой книге ремарки и выявить политическую среду Людовика Святого. Разумеется, процесс, современником которого он был и в котором участвовал, не был линейным, не был продиктован провиденциальной или рациональной целью, что нередко одно и то же. Как говорится (но не грех и напомнить), реальность много сложнее, чем схематичный вопрос: король феодальный или Нового времени? Кстати, велика заслуга философов, социологов и политологов в том, что они обязывают историков обдумывать историю. Но они же слишком часто заставляют подменять структурную и событийную сложность истории упрощающими, если не сказать упрощенческими, схемами. Конечно, историческая наука, как и все остальные, движется по пути абстрагирования. Но исторические абстракции раздобрели и стали неповоротливыми. Таковы и те, в плену которых оказался Людовик Святой. Я скажу о том, что представляет собой самая основа такого типа королевской власти, та сакральность, к которой Людовик Святой прибавил святость, но сделаю это только в конце книги, завершая мой путь к самой сути Людовика Святого и королевской власти, воплощением которой он был.

Во Франции ХIII века, равно как и в исторических трудах, посвященных средневековой Франции, царствование Людовика Святого занимает особое место. В нем, как правило, видят апогей средневековой Франции, но редко увязывают с двумя только что упомянутыми процессами, характерными для почти всей средневековой Западной Европы: с утверждением феодальности и генезисом государства Нового времени.

Личность короля, религиозная атмосфера, в которой осуществлялось его правление, расцвет цивилизации в его время заслонили собою инфраструктуры этого полувекового периода истории Франции. Как только в последнее время эпоху процветания связали с образом святого короля, так сразу же отошли в тень те исследования, в которых, начиная с 1260 года, в социально-экономической и культурной сферах прослеживались признаки, предвещающие глубокий кризис XIV века[1273]. Историки Нового времени, подобно французам начала XIV века, испытывали ностальгию по «добрым временам монсеньера Людовика Святого».