Напомнив о господстве великого хана над всем миром и о победах его предков и его самого над народами, оказавшими ему сопротивление, Хулагу, который гордился титулом «разгромившего коварные народы сарацинские, благосклонного ревнителя христианской веры», то и дело говорит о своей благосклонности к христианам в своей империи и в землях, где велась война, и сообщает королю Франции об освобождении всех христиан, захваченных в плен и уведенных в рабство в подвластные ему страны. В Каракоруме он с великим удовлетворением принял прекрасный пурпурный шатер, доставленный Андре из Лонжюмо, но у него было неверное представление об иерархии глав христианского мира. Он полагал, что Папа — единственный верховный правитель. Лишь много позже он понял, что Папа — духовный глава, а что самый могущественный христианский король — это король Франции, один из его друзей. Отвоевав Алеппо и Дамаск у мамлюков, Хулагу собирался напасть на Египет и разгромить его. Для этого ему нужен был флот, и он просил его у французского короля, который должен был знать о его обещании вернуть христианам Иерусалимское королевство.
В замешательстве Людовик и его совет выслушали только преамбулу и напоминание о владычестве хана, которое, пусть даже чисто теоретическое, претило королю Франции. Людовик Святой поблагодарил и отправил посольство в Рим, где Папство еще много лет вело бесплодные разговоры.
Людовик Святой упустил предоставившуюся возможность, и, таким образом, монгольское пространство вновь закрылось перед ним.
Восток грез и чудес
Но конкретное знание, которое Людовик получал из первых рук в Египте и Палестине, не могло заставить его расстаться с той мифической, умозрительной географией, которая служила основой представлений христиан о Востоке. Нет лучшего подтверждения этому таящемуся в душе образу сказочного Востока, чем описание Нила Жуанвилем.
Вот вначале реальный Нил, каким после древних греков и римлян, после византийцев увидели его Людовик Святой и Жуанвиль, находясь в Нижнем Египте, — таким увидели его они, таковы были рассказы очевидцев.
Прежде всего надо сказать о реке, которая вытекает из земного рая и протекает по Египту. Эта река отличается ото всех остальных; ибо чем ближе реки к своим низовьям, тем больше впадает в них небольших рек и речушек, а у этой реки вообще нет притоков; напротив, она протекает через Египет по единому руслу, а потом распадается на семь рукавов, которые разветвляются по Египту.
И после дня святого Ремигия семь рек разливаются по стране и затопляют собою равнины; и когда они возвращаются в прежнее русло, земледельцы выходят обрабатывать свои земли; делают они это плугом без колес и засевают землю пшеницей, ячменем, тмином и рисом; и все это всходит так дружно, что не требуется даже удобрений. И эти разливы приключаются, конечно, по воле Божией; ведь если бы не они, то в этих краях ничего не росло бы, ибо солнце там такое палящее, что все сжигает, так как в этих краях никогда не идет дождь. Река всегда мутная, и поэтому воду для питья набирают под вечер и, бросив в нее четыре миндальных ореха или четыре бобовых зерна, оставляют до следующего дня, и тогда она становится вполне пригодной для питья, поэтому недостатка в воде нет[988].
Но чем дальше к верховьям, тем большими чудесами полнится географическое описание:
А еще за пределами Египта люди имеют обыкновение забрасывать вечером в реку сети и, придя утром, находят в них те специи, которые продают на вес и которые притекают в эти места, а именно: имбирь, ревень, дерево алоэ и корицу. И говорят, что все это притекает из земного рая; ибо ветер валит деревья, растущие в раю, точно так же, как валит сухие деревья в этом краю; и то, что падает с этих деревьев в реку, купцы здесь продают. Вода этой реки обладает таким свойством, что когда мы подвешивали ее (в горшках из белой глины, изготовляемых в этой стране) на веревках в наших палатках, то в самое жаркое время дня она оставалась такой же прохладной, как родниковая вода.
Говорят, вавилонский султан[989] не раз пытался узнать, откуда течет эта река; и он посылал людей, которые, уходя, брали с собой особый хлеб, называемый печеньем, ибо он выпекался дважды; и они питались этим хлебом до возвращения к султану. И они сообщили, что поднялись вверх по реке и дошли до отвесной скалы, куда никто не смог подняться. С этой скалы низвергается поток; и показалось им, что на самой вершине горы великое множество деревьев; и сказали они, что увидели там разных невиданных диких зверей: львов, змей, слонов, которые сошлись и смотрели на них с берега реки, когда они плыли вверх по течению[990].
В этом замечательном тексте переплелись мифическое (вера в реки, вытекающие из рая, то есть библейская география), рациональное сомнение в слухах («и говорят, что…»), опыт (вода, подвешенная в специальных горшках) и научное исследование, любимое занятие правителей мусульманских и христианских государств: вавилонский султан посылает людей в научную экспедицию, чтобы узнать на опыте, откуда вытекает река. И вновь оказывается, что Людовик Святой живет в переходную эпоху — между знаниями, коренящимися в мифе, и желанием знания, подтверждаемого опытом. Но Нил все еще характеризуется как научное чудо, предполагающее, что нет ни противоречия, ни разрыва между природой и мифом, между Египтом и раем. По мере продвижения к истокам одно сменяется другим. Есть, пожалуй, только одно место, одно природное явление, одновременно связующее и разъединяющее эти два мира: водопад, «высокая скала, куда никто не смог забраться… и откуда низвергается поток»[991].
В середине ХIII века христианину для знакомства с географией полезнее всего было бы отправиться в Святую землю, ибо туда стекались христиане со всего мира.
В Цезарее Людовик Святой познакомился с человеком, побывавшим в Норвегии, и эта встреча расширила его географический горизонт до страны «белых ночей».
Итак, вернемся к предлежащему и скажем, что, когда король укреплял Цезарею, в лагере появился монсеньер Алернар Сененьянский и поведал, что свой корабль он построил в Норвежском королевстве, что на западной оконечности мира; и что когда он плыл к королю, то обогнул всю Испанию и должен был пройти через Марокканские проливы. Много бедствий он испытал, прежде чем добрался до нас. Король оставил его при себе десятым рыцарем. И он поведал нам, что в Норвегии ночи летом такие короткие, что совсем незаметно, когда заканчивается день и когда он начинается.
Тогда же в Цезарею прибыл некто Филипп де Туей, его дальний родственник, находившийся на службе у латинского императора Константинополя. Последний заключил союз против православного греческого императора, нашедшего убежище в Никее, с куманами (coumans, coumains)[992], языческим тюркским народом, угрожавшим Венгрии. Филипп де Туей поведал Людовику Святому об их варварских обычаях: братство, скрепленное кровью и свежеванием собаки, погребение богатого воина вместе с конем, живым слугой и великим множеством золота и серебра.
Так Людовик Святой мысленно расширяет и населяет пространство, приходя то в ужас, то в изумление. Вознося благодарение Богу за столь великое разнообразие, которое по воле Божией или, по крайней мере, с его согласия существовало на земле, король смог уяснить для себя, что ему предстояло сделать: обратить эти народы в христианство. Его пространство было миром обращения.
В конце жизни ему захотелось присоединить к этому миру целый континент, который был ему совсем неведом, — Африку, то есть Северную Африку.
Хорошо выразил это стремление Гийом Шартрский: «Он заставлял своих людей помышлять о расширении и умножении веры в этих африканских областях»[993]. Расширить пространство христианской веры до Африки и ошибиться в расстоянии между Тунисом и Египтом — это Тунисский крестовый поход.
