Разумеется, отец не всегда удовлетворялся тем, что руководил роднёй на расстоянии, бывало, что он сам отправлялся в путь, выбивая для родственников электричество, топливо и тому подобное. Отец частенько демонстрировал решимость и находчивость. Он хотел доказать всем, что он всё ещё военный, что он не состарился и не одряхлел, что его непобедимый боевой дух не угас.

Как-то раз, когда отец взял меня с собой на родину, при въезде в уездный центр он велел гнать телегу на сельхоззавод. Отец хорошо знал директора этого завода, у которого всё лицо было покрыто оспинами. Соскочив с телеги, отец сказал: «Приятель, ты снова ленишься, почему о тебе не пишут газеты, а твой завод не показывают по телевидению?» Директор с обидой ответил: «Почему это я ленюсь? Я тружусь как ломовая лошадь, я валюсь с ног от усталости». Отец небрежно обронил: «Если ты не ленишься, дай взглянуть на твои успехи». От волнения у директора покраснело лицо, он пробормотал: «Конечно, у нас есть успехи. Конечно, я тебе всё покажу. Думаешь, мне нечего показать?» С этими словами он потащил нас на склад и показал нам новёхонькие трактора. Директор с довольным видом заявил: «Ну как, разве это не успех? В провинциальной газете вышла похвальная статья в наш адрес, весь мир о нас знает, почему же ты не знаешь ничего?» Отец покивал головой и не спеша произнёс: «Кто говорит, что я ничего не знаю? Разумеется, я всё знаю. Как раз поэтому я и пришёл к тебе, приятель». Директор понял, что его провели, и запросил пощады. Отец ответил, что он-то директора пожалеет, но вот в его деревне никто директора не пожалеет, и потребовал три трактора, ни одним больше. Директор стал жаловаться, что у него план, что если он отдаст тракторы, то плана не выполнит и уездные власти снимут его с должности. Отец жёстко заявил: «Мне нет дела до твоего плана, мне нет дела, снимут тебя или нет. Я просто говорю тебе, что ты богатей. Раз ты богатей, то я тебя свергну и поделю твои земли. Если не тебя, то кого же мне свергать?» Директор со смехом сказал: «Ну ты даёшь! Ладно, я согласен, дам я тебе три трактора, только надо немного подождать». Отец с улыбкой ответил: «Отлично, я буду ждать сколько угодно. Поселюсь у тебя дома, когда дашь мне тракторы, тогда и уйду. Я люблю хорошо поесть, привык, чтоб на стол каждый раз подавали по четыре холодных закуски и четыре горячих блюда. Тебя это не затруднит, приятель?»

Мы не стали селиться дома у директора, в тот же день мы забрали с собой три трактора.

Оставив службу, отец стал разводить уток вовсе не из желания покончить с бедностью. Он работал на земле, разводил уток, но лишь малая толика его урожая поступала в наш семейный котёл. Отец частенько посылал овощи и яйца в детский сад неподалёку. Порой, когда мимо его поля проходили совершенно незнакомые люди, отец останавливал их и щедро наполнял их корзины или карманы. Когда он так делал, то был похож на ребёнка. Позже я всё время считал, что отец превратил сад в поле, тем самым заявив о начале новой для себя жизни. Отец не мог жить в глуши, он не хотел, чтобы его позабыли. Он постоянно жил в страхе быть покинутым.

В том году над утками неожиданно нависла угроза эпидемии. Первыми признаки заболевания появились у красивой рябой уточки. Сперва она стала постоянно клевать носом, потом же каждое утро оставалась лежать одна в загоне, отказываясь выходить. Уток как подменили. Раньше они весело резвились и играли, теперь же сидели в загоне, насупленные, печальные, их глаза были полны слёз. Мать сказала, что у них чума. Ещё мать сказала, что надо поскорее их перебить. Отец пошёл точить нож.

Отец вонзил острый нож для резки овощей в землю во дворе рядом с цементными ступенями и велел нам с младшим братом ловить уток. Отец резал уток так, как я раньше никогда не видел. Его способ был очень прост, каждую утку он убивал одним ударом ножа. Мы с братом кинулись ловить уток, которых затем вручали отцу. Отец брал утку, ножом прижимал её к цементному полу, наступал ногой ей на шею и одним ударом ножа отсекал ей голову. Утки ни о чём не подозревали. Их красивые головы отлетали в сторону, а выразительные глаза так и оставались открытыми. Округлые обезглавленные тельца с трудом поднимались на ноги и заплетающейся походкой устремлялись неведомо куда, блуждая в зарослях травы. Это было жуткое зрелище. Десятки живых уток за несколько минут лишились голов, которые раскатились по земле, словно диковинные плоды. Глаза уток так и остались открытыми. Лишившиеся головы утки, точно пьяные, бродили среди пышно цветущих лилий и гипсофил, словно искали что-то. Воздух наполнился резким сладковатым запахом, забрызганный розовой утиной кровью цементный пол был словно устлан опавшими лепестками цветов, которые почему-то не двигались вслед за дуновением ветра. Отец убил последнюю утку и выпрямился, разогнув своё большое богатырское тело. В руках у него был нож для резки овощей, с которого капала утиная кровь. Лезвие ножа напоминало зуб пилы. Отец стоял посреди двора, его волевое лицо было красным, цвета холодной красной меди. Прохладный осенний ветерок, прилетевший откуда-то издалека, разгуливал по саду. Налетая на отца, он отскакивал от его лица, издавая металлический стук, постанывая при этом, словно от боли. Мы с младшим братом стояли в сторонке, потрясённые этой жуткой сценой, и не могли выговорить ни слова.

Отец всегда держал в тайне, сколько человек он убил за свою жизнь. Он никогда не заговаривал об этом. С нами, его потомками, он отказывался упоминать о военном времени. Он не замечал военных фотографий и книг, которые мы любили рассматривать. Только один раз отец заговорил о смерти, и то из-за сына своей младшей сестры. Этот мальчик, наш двоюродный брат, был очень смышлёный. По окончании школы он стал работать в школьной канцелярии, потом возглавил деревенскую канцелярию. Если бы его не посадили в тюрьму за взяточничество, он вполне мог бы сделать большую карьеру. Отец очень любил нашего двоюродного брата. Когда отец узнал, что племянника приговорили к трём годам лишения свободы, он горевал так, что не спал ночи напролёт. Тогда, забыв о приличиях, отец сказал: «Мы, из рода Дэнов, много людей убили, это нам возмездие за наши грехи».

Всю вторую половину жизни отец ощущал себя в тупике, вспоминая кровавые события своей молодости. Он упорно молчал и не проронил ни слова о своей былой, обрызганной кровью истории, о череде трупов, о людях, лишённых права на жизнь. Несомненно, у его молчания были веские причины. Военное дело недалеко ушло в своём развитии, убийство и поныне является наиболее эффективным способом ведения боя. Однако отец, который уже давно вышел в отставку, изо всех сил пытался не затрагивать в разговоре эту тему. Это заставило меня поломать голову.

Ответ на свои вопросы я нашёл спустя много лет, прочтя воспоминания своего старшего шурина. Эти воспоминания были опубликованы в составе собрания книг, посвящённых истории партии провинции Хэйлунцзян. Шурин писал о битве, в которой он участвовал после своего возвращения из Советского Союза. Он писал так:

«В июне 1945 года я вместе с танковыми войсками Дальневосточной Красной Армии под началом маршала Малиновского вошёл в Дунбэй, пройдя через Монголию. В то время я состоял в кавалерии и исполнял обязанности старшего лейтенанта-связиста. После освобождения Дунбэя я вступил в Объединённые войска по борьбе с японскими захватчиками Хэцзянского военного округа в должности командира кавалерии. Первая битва, в которой я участвовал, произошла во время карательного похода по уничтожению банды Ли Сицзяна. Эта банда была самым крупным бандформированием в Дунбэе после уничтожения армий таких головорезов, как Се Вэньдун, Ли Хуатан, Чжан Хэйцзы и Сунь Жунцзю. Она насчитывала более тысячи четырёхсот человек. Банда Ли Сицзяна свирепствовала на территории Хэцзянского округа больше двух лет. Многочисленные облавы на неё не приносили никаких ощутимых результатов. Ситуация ещё больше усугубилась после уничтожения банд Се Вэньдуна, Ли Хуатана, Чжан Хэйцзы и Сунь Жунцзю. Остатки этих банд примкнули к Ли Сицзяну, что привело к усилению банды последнего. Бандиты хорошо знали окрестности, им были знакомы настроения местных жителей, их помыслы и чаяния. На каждого человека у них приходилось по две лошади. Когда наша кавалерия, казалось бы, вот-вот должна была их настичь, они пересаживались на запасных лошадей, откормленных и полных сил, и в мгновение ока уносились прочь от преследователей. Если в наступление шло крупное войсковое соединение, они скрывались среди глухих гор и густых лесов, где чувствовали себя привольно, как у себя дома на лежанке. Они прятались от армейских частей в тайниках, стреляя из-за угла в спину неприятелю. Эти бандиты отличались особой жестокостью и превосходно умели стрелять. Били они без промаха. Когда они стреляли, то не старались поразить противника насмерть. Они стреляли по ногам. Чтобы нести одного раненого, приходилось выделять четверых солдат, которых должны были прикрывать ещё двое солдат. Этот способ ведения боя на истощение был очень эффективен. В конечном итоге войска оказывались в исключительно затруднительном положении, будучи вынуждены заботиться лишь о самих себе. Глава округа, видя всё это, пребывал в крайнем раздражении. Он отдал приказ любой ценой покончить с бандой. Выполнение задачи было возложено на охранные войска округа и на две роты 359-й бригады, которые должны были выступить во взаимодействии с нашей кавалерией».