Беззвучно выматерившись, я сиганул в дыру, упал на корточки рядом с отложенной лестницей, и тут же вскинул «Молот».

В левой стене, в фальшивой норе украшенной плакатами «8-Ра», нашёлся ещё один грубый проход; за ним виднелся длинный коридор, насквозь прошивающий сразу три типовые каморки. Оканчивался тот парой дверей и арочным своротом в пищевой блок, откуда тянуло запахами лягушачьего супа, жратвы сытной, но далеко не самой благородной.

Мебель здесь была столь же немногочисленной, как наверху, но стояла она… неестественно ровно, будто в странной чужеродной гармонии. В отличие от норы-фальшивки, окно оказалось не зашитым, а лишь предельно затонированным.

Не поднимаясь, я отполз в прихожую — близнеца той, через которую попал в логово. Не без удивления обнаружил, что входная дверь надёжно замурована изнутри. Тогда снова сунулся в комнатку и одним рывком подтянул лёгкую лестницу, сброшенную вдоль стены.

— Давай, пунчи, поболтаем! — выкрикнул я, делая долгие паузы и тщетно прислушиваясь. — Ты же этого хотел⁈ Дитя Бонжура пришёл, и он совсем один! Выходи, храбрец, нам есть что обсудить!

А затем он всё-таки начал в меня палить…

Я заметил, как через коридор мелькнул силуэт, нереально быстрый и проворный, и тут же в дверной косяк и шкаф у прихожей вгрызся рой фанга.

Прижав «Молот» к груди, я тут же двинулся вперёд. Выстрелил ещё дважды — без особого прицела, на подавление, — перешагнул пролом в смежную нору и сместился; упал за массивное кресло.

— Ты жулик! — вдруг взвыл чу-ха в паре комнат от меня. — Ты не можешь быть здесь! Это невозможно, непозволительно невозможно!

— Ой, ну что ты⁈ — хохотнул я, ощущая, как гнев и жажда сокрушить тварь неотвратимо переполняют и мешают внятно соображать. — Так выйди и скажи это в мою лысую морду!

И вдруг всё понял.

Сбритую шерсть на головах и пастях пленённых самок, их короткомордые породы, хоть отчасти похожие на жалкого терюнаши из Бонжура… Хотел крикнуть, но вместо этого хрипло прорычал:

— Пять-Без-Трёх передавал привет!

И рванулся в коридор, стреляя без остановки, пока не кончились фанга. Отпрыгнул вправо, причём вовремя — Пуговичник выставил лапу и вслепую разрядил собственный башер.

Щёлкнула пустая кассета.

В другой ситуации я бы снова затаился и попробовал сократить дистанцию только следующим рывком, но… но теперь у меня была «Наковальня». И слепая вера в удачно откорректированный клапан.

Я отбросил разряженный «Молот» в кресло, выхватил новенький башер и молча метнулся в атаку.

Окровавленный (моя первая фанга угодила ему в левое плечо) Пуговичник нашёлся на полу за дальним порогом, где дрожащими пальцами пытался заменить кассету. Запоздало вскинул голову, прижал уши и визгливо оскалил резцы, а я почти от бедра выстрелил ему в грудь.

Дважды.

И ремонт клапана оказался успешным.

Чу-ха взвизгнул, на этот раз в полный голос. Захрипел, выронил оружие, завалился на бок. Забился и заскрёб раны когтями, яростно нахлёстывая хвостом по голенищам моих ботинок. Через дюжину вздохов вздрогнул, сжался в комок, подтянул нижние лапы к животу, и затих.

Я осторожно убрал палец со спусковой пластины «Наковальни».

Поднял голову.

И только сейчас осознал, где именно нахожусь.

Центр просторной комнаты без окон занимал овальный стол, вокруг которого ублюдок рассадил похищенных самок. В углу, до этого ни разу не угодив в кадр, разместился раздвижной стол медицинский, поменьше — окровавленный, но пустой.

Рядом приткнулся шкафчик с аккуратно разложенными по полкам склянками, ампулами, хирургическими инструментами, брикетами пакли, мотками ниток и проволоки. Ещё я заметил бидоны с герметичными крышками. Мобильную отсосную станцию. Раскладную систему тросиковых крепежей для набивки чучел. И банку пуговиц, конечно…

Не спеша прятать «Наковальню», я вернулся в коридор.

Бегло осмотрел скромную спальню (снова нарочитая чистота и странно-строгая расстановка мебели), двинулся дальше. За следующим проломом в стене добрался до закутка, массивная железная дверь которого (равно как и матрас, и ведро с испражнениями) позволяла сразу определить его назначение…

Осторожно пройдясь по остальным помещениям цепи нор, не обнаружил ни новых пленниц, ни подельников Пуговичника. Подобрав «Молот», снова перешагнул порог зала мёртвых. Нашёл настенный клавиатон. Выщелкнув нож, клинком продавил ячейки и, наконец, включил во всей кошмарной норе свет.

В его неярких лучах стало видно, что стены покрыты мелкоребристыми звукопоглощающими панелями. Сливные отверстия на полу вели в автономную систему очистки стоков, и было нетрудно догадаться, что именно в них стекало.

Сидящие за столом чу-ха напоминали кукуга, но не высокоуровневых гнездовых, а нелепых и угловатых, каких вяжут детёныши кочевников из травы, веток и вымоченных сухожилий.

Казалось, глаза-пуговицы наблюдают, и я поспешно отвернулся. Заменил кассету «Молота», спрятал оба башера в кобуры. И навис над неподвижным хозяином жилища.

Передо мной лежал совершенно бесцветный борф. Невыразительный. Рыхлый. Тусклый и предельно бесформенный. На лапах и теле не виднелось ни протезов, ни имплантов; серая шерсть выглядела блёклой, а чёлка и бакенбарды были подстрижены по моде, устаревшей ещё лет десять назад.

Одет он был опрятно, но максимально безвкусно, в самые простые и дешёвые шмотки из возможных в Бонжуре. Так мог бы одеваться мелкий торговец. Машинист транзита или служащий букмекерской конторы. Так мог бы одеваться идеальный сосед с неидеальным увлечением…

Единственное, что выделяло самца из пепельной массы миллионов таких же невидимок, так это глаза, сейчас распахнутые в агонии — один чёрный, второй карий.

Удачливый, как говорили про разноглазых детёнышей, ибо считалось, что их коснулась сама Благодетельная Когане Но. Могло ли это стать причиной, по которой выродок бросил вызов её верной Нагинате?

— Значит, тварь, превратить самого себя в терюнаши по примеру Пяти-Без-Трёх не хватило духу⁈

Я сморщился и чуть не сплюнул на Пуговичника. Удержался, представив работу тетронских нюхачей, и довольствовался пинком в бедро выродка. И вздрогнул, едва не отшатнувшись — тот вдруг захрипел и едва заметно пошевелился.

Мои скулы окаменели, а пальцы сжались в кулаки. Глядя на ещё живого, хрипло втягивающего воздух чу-ха, я ощущал, как ярость переплавляется в нечто… иное. Не позволяющее мне просто так добить мразоту, с лёгкостью превращавшую самок в пустоглазых кукуга.

Сложно сказать, сколько я простоял над ним.

Но в какой-то момент вдруг осознал себя в другой точке комнаты, расстёгивающим ремни на ближайшей мёртвой самочке.

Приподнял (она оказалась лёгкой, совсем невесомой, будто внутренности заменили ватой), и бережно перенёс труп на пол. Подтащив стул к Пуговичнику, я вздёрнул хрипящее тело, швырнул на высокую спинку, усадил и крепко пристегнул. Раненый шипел, хрипел, булькал кровью, но сознание ещё не покинуло мучителя.

Проверив пряжки, я слегка привёл того в чувства. Ну, или не совсем слегка… Ладно, буду честным, мне пришлось дёрнуть дерьмоеда за усы (вырвав один), а затем смачно врезать по уху раскрытой ладонью. Тот захрипел, башка дёрнулась, а я брезгливо отдёрнул руку, словно хлопнул по свежей коровьей лепёхе.

Затем чуть подался вперёд, не совсем уверенный, что решето на стуле вообще в состоянии воспринимать; прошипел, мотнув головой в сторону трупов:

— Кто они, тварь⁈ Кто все эти самки?

Однако он вдруг ответил. Причём довольно внятно, чего было трудно ожидать.

— Не всё ли равно? — хрипло вырвалось из окровавленной пасти. — Тень, тень, ступень. Мои послушные подруги… послушные, междушные, да… Короткошёрстых и коротконосых легче править, да. Детёнышей особенно… ты хочешь, чтобы они тоже почитали Нагинату Когане Но?

Я ухватил его за убогую чёлку и запрокинул голову к спинке стула.

— Откуда ты узнал про Нагинату, борф⁈ Ты был в подвалах Пяти-Без-Трёх? Или услышал на улицах? Давно следишь за мной⁈ Давно решил потягаться?