На крыше лежит смерзшийся снег. Ветви дерева голы. С водосточной трубы свисает большая сосулька.

Тот же пейзаж. Снега на крыше уже нет. Нет и сосульки. На дереве набухают почки. В открытом окне стоит женщина в подоткнутой юбке и моет стекло. Очень много солнца.

То же окно с закрытыми шторами. То же дерево, покрытое листьями. Та же труба. Та же крыша. На крыше греется кот.

Экзерсисы все продолжаются. Тот же пейзаж. Ветер гонит по крыше сухие листья, раскачивает ветви почти голого дерева. Все это видно сквозь стекло, покрытое каплями дождя. Потом по стеклу текут потоки, и пейзаж исчезает.

То же дерево, теперь покрытое снегом. Но домика уже нет. Вместо него — кирпичная стена нового дома с окнами, забитыми фанерой, в которой вырезаны небрежно застекленные четырехугольники.

Экзерсисы продолжаются.

На дереве перед окном опять набухли почки. Теперь здесь новый дом, белый, светлый, с широкими окнами. Виден балкон, по которому бегает маленькая девочка.

Рама окна, сквозь которое смотрит Говорков. Затем мы видим Говоркова, поющего экзерсисы, преподавательницу, сидящую за роялем, и, как прежде, пустой и холодный консерваторский класс, где ничего не могло измениться. Изменился только Говорков. Он немного возмужал и похудел. Он в другом костюме.

Преподавательница. Ну, довольно. Теперь давайте Глинку.

Она играет вступление к романсу Глинки «Я помню чудное мгновенье». Говорков поет. Он поет великолепно, с большим вдохновением и вкусом.

Он кончает, прощается с преподавательницей и раскрывает дверь в коридор.

За дверью собралась большая толпа консерваторских учеников. Они слушали пение.

Смущенный их вниманием. Говорков проходит сквозь толпу и идет по коридору. Из всех дверей, выходящих сюда. слышна музыка, странная музыка консерваторского коридора: виртуозно исполняемые на рояле гаммы перемежаются мягкими звуками валторны, ученическим скрипом скрипок и визгливыми голосами певиц.

Говорков выходит из подъезда консерватории и останавливается в раздумье. Ему, видимо, все равно, куда идти.

Он медленно идет вдоль улицы…

Весенняя Москва. Солнце, сверкающее в автомобильных фарах.

Корзины с мимозами на углах улиц.

Говорков на перекрестке. Он покупает большую ветку мимозы. Некоторое время колеблется. Потом решительно сворачивает в переулок.

Снова весенние московские пейзажи. Все эти куски, начиная с выхода на улицу, сопровождаются оркестровой разработкой романса «Я помню чудное мгновенье».

Говорков останавливается у входа в гараж, где он когда-то работал.

Минуту колеблется. Потом входит. Здесь все по-прежнему. Солнечный свет, падающий из высоких окон. Лужи воды на цементном полу. Несколько автомобилей.

К Говоркову подбегает первый шофер.

Первый шофер. А, Ленский! Ну, как дела? Что ж ты никогда в гараж не зайдешь?

Говорков. Ведь мы же и так видимся. (В замешательстве.) Ну а как у вас тут?

Первый шофер. Все по-прежнему. Только Тараканова нет. Ушел в другой гараж, собака. За длинным рублем.

Говорков. Ну!

Из диспетчерской будки слышен телефонный звонок. В окошечко видно, как женская рука берет трубку.

Говорков замирает, прижав ветку мимозы к груди. Потом изгибается, чтобы взглянуть в окошечко, и видит… хорошенькую девушку Клавиных лет, сидящую на Клавином месте.

Говорков(шоферу). А Белкина… в вечерней смене сегодня?

Первый шофер. Она уже год, как у нас не работает. А ты разве с тех пор ее не видел?

Говорков. Н-нет, с тех пор не видел.

Говорков звонит у чьей-то двери. Женщина с засученными рукавами отпирает.

Говорков. Белкина Клавдия Васильевна дома?

Женщина. Белкина больше здесь не живет.

Говорков у будки справочного бюро. Девушка протягивает ему справку. Он читает:

«Клавдия Васильевна Белкина, 19 лет. В Москве не проживает>.

Зрительный зал оперного театра. Начинается увертюра к «Евгению Онегину». Занавес, освещенный снизу.

В оркестре все те же «суровые будни». Та же арфистка, что и вначале, читает роман. На этот раз роман, очевидно, смешной, и она улыбается. Продолжая улыбаться, поворачивается к арфе и берет два аккорда.

Фаготист читает «Вечернюю Москву». Судя по мрачному выражению лица, он читает отдел происшествий.

В комнатке рядом с оркестром играют в домино два человека. Вдруг они поднимаются, как заводные, и идут к двери. Входят в оркестр в тот самый момент, когда дирижер дает им вступление. Один из них сильно бьет в турецкий барабан. Другой ударяет в тарелки. Сделав свое дело, они тотчас же уходят.

На сцену бегут Ларина и няня. Пробегают мимо пожарного.

Татьяна смотрит через дырочку занавеса в зал.

В уборной гримируется Говорков.

Василий Фомич, в старомодном сюртуке и галстуке, напоминающем бабочку махаона, торжественно разбивает яйцо о край стакана и сливает белок.

Говорков. Нет, Василий Фомич, это ни с чем нельзя сравнивать. Вот если бы я своей машиной ударил человека, — ей-богу, мне не было бы так страшно, как сейчас.

Василий Фомич (проникновенно). Помни, Петя: с сегодняшнего дня ты — профессиональный артист. Ты можешь волноваться, страдать, ты можешь быть даже болен. Но петь ты обязан всегда хорошо. (Протягивает ему стакан.) Пей.

На сцене Татьяна и Ольга поют дуэт «Слыхали ль вы…».

Ложа бенуара, рассчитанная на шесть человек. В ней сейчас не менее пятнадцати. Тесно сгрудившиеся, взволнованные и бледные, здесь собрались все друзья Говоркова. Впереди, прижатые к барьеру, сидят мать и Люся.

За кулисами, у самого выхода на сцену, стоят Говорков, в костюме Ленского, и пожилой актер, в костюме Онегина. В последнюю минуту перед выходом актер обнимает Говоркова и слегка похлопывает его по спине.

Пожилой актер. Ну, смелей! Сразу же смотрите на дирижера. Пошли.

Он подталкивает Говоркова, и они выходят на сцену.

Бревенчатая комната, какие бывают в зимних подмосковных дачах. За столом с книгой сидит Клава. Она увлечена чтением. Против нее в кресле сидит старушка в очках и дремлет.

На столе — репродуктор. Идет трансляция «Евгения Онегина».

Голос Говоркова из репродуктора: «Мадам, я на себя взял смелость привесть приятеля. Рекомендую вам. Онегин — мой сосед…»

Клава вскакивает.

Старушка просьшается и смотрит на нее со страхом. Клава хватает ее за плечо.

Клава. Это он, бабушка, честное слово! Это его голос. (Замирает у репродуктора.)

Василий Фомич за кулисами отбивает такт ногой. Только теперь видно, как он волнуется. К нему подходит помощник режиссера со свернутой в трубку тетрадью в руках.

Помреж. Поверьте мне, Василий Фомич, этот споет. Он всем покажет. Я такого тембра тридцать лет не слыхал.

Василий Фомич. Да, да, да. Подождите, подождите, что дальше будет… Еще ничего не известно.

На сцене Говорков начинает петь арию «Я люблю вас, Ольга…». Он теперь спокоен. Правда, вместо того чтобы смотреть на свою партнершу, он не спускает глаз с дирижера, но голос его звучит превосходно.

В ложе друзей пятнадцать пар глаз устремлены в одну точку.

В амфитеатре сидит дама с драконом. Теперь она расфуфырена в худшем смысле этого слова. Она пихает своего соседа локтем.

Дама с драконом. Этот, который поет Ленского, живет в нашей квартире. Ей-богу!

Клава у репродуктора. Она в пальто и берете.

Бабушка. Ну куда ты поедешь на ночь глядя?

Клава. Тише. (Слушает.)