— На казенный.

— А деньги когда?

— Сегодня.

— Рубль семьдесят пять?

— Рубль семьдесят пять.

— А помесячно потом сколько платить?

— Можно ничего не платить.

Воцарилось жуткое молчание.

Потом сияющая тишина была нарушена скрипучим голосом Еврипидова:

— Ну, вы как там хотите, а я не согласен. Мне дорого. Дорого, господа, дорого, дорого… Да и рассрочки нет… И райончик неважный… До свиданья…

— Дорого! — закричали сотрудники. — Нам дорого! И райончик неважный!..

И поспешно разбежались.

Люди, с которыми не сваришь каши, ужасны: они злы, глупы и жадны. Самомнение их раздуто, как готовый к отлету аэростат. Они любят самих себя нежной, страстной любовью. И очень удивляются, когда узнают, что окружающие терпеть их не могут.

— Разрешите, товарищи, поздравить вас в районном масштабе с юбилеем героя труда товарища Некрасова!

Блудихин откашлялся и оглядел собравшихся. Районное начальство явилось в полном составе, начиная от председателя и кончая брандмейстером.

— Не буду, товарищи, останавливаться на международном положении, а сразу перейду к заслугам товарища Некрасова, так и далее, так и далее. Во-, товарищи, первых, нельзя не отметить и, товарищи, во-вторых, у товарища Некрасова имеются заслуги, так и далее, так и далее. И кроме того, из губернского центра имеется циркулярное письмо на предмет переименования какой-либо улицы нашего города, каковой предписано присвоить имя дорогого товарища Некрасова. Не буду останавливаться на заслугах юбиляра, а сразу предлагаю приступить к присвоению улицы товарищу Некрасову. Кто имеет возражения?

Речь Блудихина была покрыта бурными аплодисментами.

— Я вижу, товарищи, что эти, товарищи, аплодисменты как нельзя более говорят за то, что возражений не имеется. Предлагаю приступить к намечению улицы.

Стали намечать.

В городе было восемь улиц.

— Предложим секретарю огласить наименования улиц.

Секретарь порылся в бумагах, выпил стакан воды и сразу же вспотел.

— Улица имени Дня Рождения нашего уважаемого товарища Блудихина, — сказал он.

— Оставить название! — закричали собравшиеся, глядя на председателя собрания хрустальными глазами.

— Оставить название, — сказал Блудихин благосклонно, — дальше.

— Улица имени Красного Пожарника…

Брандмейстер побагровел.

— Ну-ну, уже и обиделся, — хихикнул Блудихин, похлопывая брандмейстера по могучему плечу, — предлагаю, товарищи, оставить пожарника. Дальше!

— Улица имени Тупакова…

— Я, конечно, ничего не имею, напротив, — заметил Тупаков дрожащим голосом.

— Ладно, оставить! Дальше.

— Переулок имени Трехлетнего Служения на своем посту секретаря…

— Оставить! — заревело собрание. — Дальше читай, Коля!

— Проезд Красного Охотника, заведующего аптечным подотделом товарища Пинчермана.

Пинчерман сделал вид, что ему безразлично все на свете.

— Оставить! — прохрипел Блудихин. — Дальше!

— Пушкинский тупик! — возгласил секретарь. — Все! Больше в реестре улиц не значится. Так сказать, тупик имени Пушкина.

Собравшиеся посмотрели друг на друга. Никакого Пушкина среди них не было. Секретарь даже под стул заглянул.

— Какой же это Пушкин? — с беспокойством спросил Блудихин. — Может быть, в губфинотделе? Вы не помните?

— В губфинотделе есть Пускин, — сказал секретарь, — а Пушкина во всей губернии нету.

— А может быть, он служил раньше и его перевели?

Это соображение показалось самым основательным. Блудихин встал, высморкался и сказал:

— Не буду, товарищи, останавливаться на международном положении, а сразу перейду к заслугам товарища Некрасова, так и далее, так и далее… Предлагаю Пушкинский тупик переименовать в тупик имени товарища Некрасова. Кто имеет возражения?

Речь Блудихина была покрыта бурными аплодисментами.

— Я вижу, товарищи, что эти, товарищи, аплодисменты как нельзя более говорят за то, что возражений не имеется. В заключение позволю себе предложить послать товарищу Некрасову приветственную телеграмму.

Блудихина качали.

— Простите, гражданин, нельзя ли попросить у вас на минуточку программу.

— Сделайте одолжение.

Я передал программу соседу. Он принял ее с поклоном.

Сосед был тощ и элегантен.

— Мерси, — сказал он, проглядев список действующих лиц, — простите, вы не из провинции?

— Нет. Москвич. А вы думали…

— Помилуйте, я ничего не думал… Просто маленькое наблюдение… Я, знаете ли, немножко физиономист… Люблю, грешным делом, наблюдать толпу. Сидишь так вот в кресле, ждешь, покуда занавес дадут, и наблюдаешь… Очень интересно и поучительно. Ведь лицо каждого человека — это его визитная карточка, паспорт, анкета даже, если хотите.

— Да, — заметил я.

— Разрешите представиться, — сказал сосед, — вы, верно, не любите с незнакомыми людьми разговаривать? Правда ведь?.. Так вот-с. Наперекоров, Михаила Сергеевич, юрисконсульт.

Пожимая тонкие пальцы соседа, я заметил, что ногти его снабжены скромным, но тщательным маникюром.

Отрекомендовался и я. Мы разговорились.

— Теперь так редко встретишь интеллигентного человека! — пожаловался Наперекоров. — Меня это несколько угнетает. По вашему лицу я вижу, что вы со мной не согласны. Но вы меня не так поняли. Я говорю об интеллигентности чисто внешней, так сказать, о культурности. Ведь это же, дорогой мой сосед, ужасно! Посмотрите вокруг! Ну вон хотя бы тот молодой человек. Видите? Очевидно, студент. Судя по выражению глаз, не глуп, даже талантлив. Но посмотрите на эту засаленную толстовку, на этот небритый подбородок! Посмотрите, как невежливо он повернулся спиною к своей соседке! Посмотрите, как холодно он ответил на поклон того старичка! И вы увидите, что под вывеской культуры (я разумею науку, любовь к искусству эцетера) скрывается некультурность, неуважение к человеческой личности, выражаясь грубо, хамство.

В антрактах мы прогуливались по фойе, обсуждали спектакль и дружно клеймили некультурную публику.

— Видите этого типа? — шепнул Наперекоров в курительной. — Вон тот с бородавкой, который докуривает папироску. Пари держу, что он бросит окурок на пол, а не в урну, которая стоит перед его носом.

Человек с бородавкой затянулся в последний раз и бросил окурок в урну.

— Ну, это редкий случай, — снисходительно сказал Наперекоров, — урна слишком близко стояла. Но человек он все-таки некультурный. С такими полубачками, как у него, культурный человек существовать не может.

Наперекоров оказался обаятельным человеком. Он мило острил, поминутно извинялся, бросался за оброненными платками и все время порывался уступить кому-нибудь свое место в фойе.

Спектакль заканчивался Дон Хозе рыдал над убитой Кармен.

— Прощайте, сосед! — кинул мне Наперекоров, срываясь с места.

— Подождите, — сказал я, — еще занавес не опустился.

— Да я знаю, что дальше будет, — громко заявил Наперекоров, — он споет «арестуйте меня», а потом за калошами не достоишься.

В публике зашикали. Наперекоров ринулся через весь зрительный зал, производя неприятный шум.

— Сядьте! — кричали зрители.

Дон Хозе покосился на публику и хватил тончайшее si bemol.

Между тем у выходных дверей разыгрался скандал. Капельдинеры не выпускали Наперекорова.

— Вы не имеете права! — кричал Наперекоров. — Мне, может быть, нужно по естественным надобностям!..

— Тиш-ш-е!.. — гремели отовсюду.

— Это нахальство! — бузил Наперекоров. — Это некультурно задерживать человека, которому не калоши важны, а по естественным надобностям!.. Пустите!

Его все-таки не пустили. Двери открылись только тогда, когда замерли последние звуки оркестра и занавес опустился. Наперекоров вывалился вместе с толпою. Я видел, как он сшиб с ног старушку, укусил за ногу студента в толстовке и мастерским ударом в солнечное сплетение нокаутировал среднего служащего в фиолетовом галстуке. Я слышал, как Наперекоров выругал гардеробщика и пообещал донести на него администратору.