— Догадались, черти! Ну и жизнь, извиняюсь, поганая! До всех добираются! Даже порядочному путешественнику-летуну жить не дают!

Случилось это в Киеве.

В рабочей семье заболел ребенок. Родители вызвали районного врача. Врач прибыл незамедлительно. Однако, прежде чем сказать обычное <гм, гм… как мы себя чувствуем» и приступить к осмотру больного, доктор сказал:

— Где у вас тут можно руки вымыть?

— А вот сюда пожалуйте, доктор, — суетилась мать, — я вам солью теплой водички.

И, багрово покраснев, добавила:

— Только мыла нет. Вы уж извините, доктор. Пятый день не можем по карточке получить. Все время выдавали аккуратно, и вдруг — нету. Просто не знаю, что и делать.

Через пять минут доктор уже возился с ребенком.

— Так, так… — бормотал он. — Дыши, мальчик. Теперь не дыши. Отлично.

Он хмурился, прикладывал ухо к животику ребенка, выслушивал спинку, выстукивал легкие.

— Ну-с, — сказал он наконец, разгибаясь, — сейчас я ему поставлю согревающий компрессик. Пошлите кого-нибудь в аптеку за бинтом Купите, кстати, и термометр. Придется регулярно мерить температуру.

Сбегать в аптеку вызвался отец. Он долго пропадал. Наконец вернулся, бледный от злости, сжимая кулаки.

— Нету, — сказал он отрывисто, — ни бинтов нету, ни термометров.

Кое-как все-таки устроились. На бинты разодрали сорочку, а доктор обещал иногда давать термометр из амбулатории.

Потом он быстро написал рецепт.

— Это вот лекарство, — заметил он, — давайте три раза в день. Только имейте в виду, оно очень горькое. Ребенок едва ли захочет принимать. Давайте ему на варенье. Понимаете, ложку лекарства — ложку варенья.

— А где же взять варенья-то? Разве теперь купишь?

— Да вы попробуйте спросите в кондитерской, я уверен, что найдете. Ведь варенье — не дефицитный товар.

И доктор ушел, пообещав заходить. Целый день бегал отец по городу, разыскивая хоть сто граммов варенья, но, так ничего не найдя, вернулся домой.

— Ничего не понимаю! — сказал он, вытирая капли пота. — Где бинты? Где термометры? Где мыло? Где варенье?

Теперь несколько коротких, сухих фактов.

В киевском аптекоуправлении были обнаружены на складах четырнадцать тысяч термометров. Они лежали там полгода, аккуратно запакованные. На пакеты с термометрами садилась пыль.

В разных частях города стонали на своих постелях больные. Жар сжигал их. Родные мечтали о рублевом термометре как о каком-то высшем, недосягаемом счастье, а термометры…

Но термометры были не одиноки.

Рядом с ними, распространяя приятный запах цветочного одеколона, лежало туалетное мыло. Его было очень много — на двадцать пять тысяч рублей, то есть примерно сто тысяч кусков.

В разных частях города выходили по утрам на улицу люди, не вымывши лица и рук. В разных частях города врачи принуждены были приступать к осмотру больных, не соблюдая элементарных правил гигиены. Мыло снилось киевлянам по ночам, а оно в это время…

Немного подалее, там, где запасы термометров, подкрепленные запасами мыла, оставляли еще небольшое местечко, приютились марлевые бинты. Это были хорошие гигроскопические бинты в количестве пятьдесят тысяч метров. Просто сердце радовалось при виде качества бинтов — прекрасного качества были бинты.

В разных частях города… Впрочем, мы об этом, кажется, уже говорили. Необыкновенные случаи наблюдаются иногда на складах некоторых наших учреждений!

Все эти случаи так и остались бы незамеченными, если бы не рабочие бригады РКИ, которые взялись наконец за складские тайники.

Да! Варенье! Мы о нем и позабыли!

Нашлось и варенье. На складах конфетной фабрики. Ни много ни мало: сорок восемь тонн варенья. Это, оказывается, был полуфабрикат, необходимый для изготовления конфет.

— Не много ли? — спросила бригада.

— Как вам сказать, — уклончиво ответили на фабрике, — для хорошего хозяйственника даже мало. Чепуховый запас. Всего на сто семьдесят пять лет!

Хотя к теме этого фельетона некоторые виды товаров и не подходят, но мы их все-таки упомянем: на той же конфетной фабрике в течение шести лет валяются девять кило импортных ванильных палочек. В Союзкоже тихо и скромно приютились восемьдесят семь тысяч пар сандалий. На фабрике им. Боженко уныло стоят всяческие комоды, кровати и шкафы на шестьсот тысяч рублей. В Книгоцентре назло всем киевским музыкантам основательно спрятано на двести пятьдесят тысяч рублей нот. В Книгосоюзе лежат сто пятьдесят тысяч готовален. Они так хорошо спрятаны, что ни один будущий инженер не найдет ни за какие коврижки. Там же, подальше от писателей, засунуты куда-то в подземелье двадцать пять тысяч перьев.

Случилось это в Киеве.

Недавно мне пришлось сидеть в кабинете некоего Ивана Иваныча.

— Там бригада пришла, — сказал ему секретарь, — требует, чтобы мы на основании приказа передали в НКПС работающего у нас бывшего помощника машиниста.

— Какого машиниста? Разве у нас работает?

— Вот видите, вы даже и не знали. Конечно, работает. Маленький такой, рябой…

— Гм… рябой, вы говорите? А что он у нас делает?

— Между нами говоря, ничего. Так. какие-то бумажки согласовывает.

— Так-с. Попросите сюда бригаду. Пожалуйте, товарищи. Садитесь. Чайку не хотите ли? Нет? Чем могу?

— Туг у вас паровозный машинист служит. Так вот мы его хотим…

— Машинист? У нас? Служит? Паровозный? Вы смеетесь, товарищи…

— Да мы серьезно. У нас есть точные сведения.

— Нет у нас машиниста.

— Есть, есть. Нам известно. Маленький такой, рябой.

— Маленький? Рябой? Позвольте, позвольте… Конечно же, без него наше учреждение и минуты не сможет работать. Ну вот ни секундочки. Все развалится без него. Он нам нужен до зарезу!

Иван Иваныч вскочил с места и провел ребром ладони по своему горлу, желая подчеркнуть этим необходимость работы в учреждении маленького рябого машиниста.

— Берите кого угодно! — патетически воскликнул он. — Самого меня берите, но рябого… н-нет, этот номер не пройдет! Рябого я не отдам!

— Но ведь приказ!..

— Не могу, товарищи, и не просите.

— Посмотрим, — сухо сказала бригада.

— Посмотрим, — сказал Иван Иваныч также сухо.

Его глаза зажглись огнем вдохновения. Предстояла длительная веселая склока, полная деятельной борьбы и острых положений.

— Я им покажу, — бормотал Иван Иваныч, — я им покажу.

— А почему бы не отдать им машиниста? — спросил я. — Ведь вам он не нужен.

— Авторитет! — завизжал Иван Иваныч. — Мой авторитет! Я должен победить, понимаете, должен. Из принципа. И побежду, то есть побезжу, то есть побежа… Тьфу! Одним словом — увидите!

Я встречал Ивана Иваныча редко. В дни наших встреч он был то весел, то печален, в зависимости от хода склоки. Передавали, что он проявил бурную деятельность. Он навалил на машиниста тысячи новых обязанностей, посадил его в кабинет и снабдил его восемью телефонами и четырнадцатью печатями. Со стороны могло показаться, что без машиниста учреждение Ивана Иваныча действительно развалится. Иван Иваныч потирал руки. Склока быстро разрасталась. Говорили, что он поехал хлопотать в центр.

На днях я встретил Ивана Иваныча в поезде. Он был весел, бодр и энергичен.

— Как дела?

— Отлично, — ответил он. — Полная победа. Рябой оставлен у меня. Но чего это стоило, бат-тенька! Я сделал целый доклад на тему о необходимости оставить у меня этого… этого… забыл фамилию… Одним словом, кондуктора. Каково?

— Н-да, — заметил я, — а что вы теперь с ним сделаете?

— Пусть делает что хочет. Пусть себе согласовывает какие-нибудь бумажки. Не в этом суть.