Необходимо отметить, что грубо нарушалась традиция подготовки не только съезда, но и вообще сколько-нибудь крупного партийного мероприятия: утверждался доклад, текста которого в это время вообще не существовало. Его еще предстояло написать.
Н. С. Хрущева не удовлетворил проект доклада «О культе личности и его последствиях»68, подготовленный только к 18 февраля 1956 г. Поспеловым и Аристовым и основанный на материалах «комиссии Поспелова». Он сам включился в подготовку доклада: пригласил к себе стенографистку и лично продиктовал 19 февраля, в разгар работы съезда, свой вариант доклада69. В конце концов объединение двух вариантов — поспеловского и того, который надиктовал сам Хрущев,— стало основой будущего «секретного доклада». Поспеловский вариант включал в себя теоретический раздел — осуждение культа личности с позиций марксизма, сведения о так называемом «политическом завещании» Ленина с критикой Сталина, сетования на «болезненную подозрительность И. В. Сталина», что «привело к большим бедствиям, к массовым репрессиям против невинных людей в 1937-1938 гг., к так называемому "ленинградскому делу", состряпанному преступной шайкой Берия — Абакумова, к позорному "делу врачей"». В этом проекте весьма подробно рассказывалось о судьбе делегатов XVII съезда ВКП(б), приводились впечатляющие факты расправы над рядом государственных и партийных деятелей в конце 30-х гг. Однако в нем тщательно обходились вопросы персональной ответственности людей из окружения Сталина, вся вина возлагалась на самого Сталина и «вышедший из-под партийного контроля аппарат НКВД». Укажем еще одно принципиальное положение поспеловского варианта доклада: сведения о репрессиях обрывались 1940 г., и в нем полностью отсутствовали данные и оценки событий 40-х — начала 50-х гг.
Иными были предложения Хрущева. О них мы можем судить по его диктовке 19 февраля 1956 г.70 Именно она стала основой будущего доклада на XX съезде. Хрущев, конечно, использовал поспеловский проект, но расставил в ряде случаев существенно иные акценты и, главное, изменил хронологические и концептуальные рамки доклада. Прежде всего Хрущев попытался ответить на естественный вопрос, почему партийное руководство мирилось со сталинским произволом. «Сталин проявлял полную нетерпимость к коллективности,— говорил Хрущев.— Он действовал не путем убеждения, кропотливой работы... а путем навязывания, путем требования принятия его понимания вопроса, и кто этому сопротивлялся или старался доказать свою правоту, тот был обречен на исключение из руководящего коллектива с последующим немедленным уничтожением»1 \
Хрущев повторяет следом за Поспеловым и «Кратким курсом истории ВКП(б)», что «жестокая и полезная борьба, которая была проведена партией с троцкистами, зиновьевцами и правыми, была необходима и понятна, и здесь Сталин сыграл положительную роль». Но Хрущев высказал сомнение в справедливости методов внутрипартийной борьбы. Он напоминал, что Ленин, резко выступивший против Каменева и Зиновьева перед Октябрьской революцией, после Октября ввел их в состав политического руководства. «Возьмем троцкистов,— рассуждал Хрущев.— ...Ведь вокруг Троцкого были люди, которые не являлись выходцами из буржуазии и помещиков... И можно назвать целый ряд людей, которые принимали активное участие и до победы революции, и в момент революции, и в укреплении завоеваний этой революции. Почему же они были доведены до такого состояния, что создалась необходимость их уничтожения? Я уверен, если бы был жив Ленин, такой необходимости не было бы»72
Хрущев не собирался ограничиваться только довоенной историей страны. Для него не менее важна была оценка роли Сталина в войне, в событиях послевоенного времени. Оценки Хрущева пристрастны, факты часто не проверены, это экспромты, рожденные личными тревогами недавнего прошлого, в них много от страха перед Сталиным, от того соперничества между советскими лидерами, которое проявилось в последние годы жизни Сталина, но сохранилось и при «коллективном руководстве» Хрущева. Стенограмма Хрущева сумбурна, он перескакивает с одной темы на другую, не пытается выдерживать хронологию событий. Однако своя логика у Хрущева есть. Это стремление возложить вину за все плохое в прошлом на Сталина и Берию и тем самым реабилитировать Коммунистическую партию, реабилитировать идеи социализма и коммунизма.
Хрущев создал карикатурный портрет Сталина в дни войны. По его мнению, Сталин оказался совершенно неспособным к руководству армией и страной в начале войны, целый год не подписывал приказы. «Где же все это время был главнокомандующий? — вопрошал Хрущев.— Струсил, испугался. Тяжелое положение, которое создалось в то время для нашей страны,— это результат неразумного руководства Сталина. Я говорю — Сталина»,— подчеркивал Хрущев. «Если правду говорить, а мне и другим товарищам пришлось быть на войне с самого начала почти до конца ее и нести ответственность и тяжесть этой войны, то мы знаем, какова была роль Сталина в войне. Это не роль Сталина, а роль нашей партии, роль людей, воспитанных партией...»73 На Сталина Хрущев возлагал ответственность за неподготовленность к войне, за окружение частей Красной Армии под Киевом в 1941 г., под Харьковом в 1942 г.
«Ленинградское дело», «дело врачей», «менгрельское дело» — ответственность за эти политические процессы недавнего прошлого Хрущев возлагал лично на Сталина. «Дело врачей,— диктовал Хрущев,— это, может быть, не дело врачей, а дело Сталина, потому что никакого дела о врачах не было...»74
Примечательны последние слова в диктовке Хрущева: «Сказать о "московском деле"»75 Эта запись осталась нераскрытой. Нет этой темы и в официальном тексте «секретного доклада». Позже, в своих мемуарах, Хрущев утверждал, что Сталин пытался организовать процесс, подобный ленинградскому, в Москве в конце 40-х — начале 50-х гг.
Важно и то, что в своем варианте доклада Хрущев не ограничился установлением ответственности Сталина, но напрямую подвел к тому, что ответственность за преступления прошлого разделяют люди, и сейчас входящие в высшее политическое руководство страны. Старательно возводимая Поспеловым и Аристовым — авторами проекта доклада — стена между Сталиным и Берией, с одной стороны, и партийно-государственным руководством — с другой, между репрессиями 1935-1940 гг. и современностью,— эта стена была основательно повреждена Хрущевым. И вряд ли это было следствием оговорок, излишней эмоциональности Никиты Сергеевича. Во всех этих оговорках просматривалась своя система. Осуждая методы следствия, практиковавшиеся Сталиным, Хрущев приводил в своей диктовке пример из «дела врачей»: «Здесь вот сидит делегат съезда Игнатьев (министр госбезопасности в 1951 — начале 1953 г., во время XX съезда — первый секретарь Башкирского обкома КПСС.— Авт.), которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будет голова снята. Он сам вызывал следователя, сам его инструктировал, сам ему указывал методы следствия, а методы единственные — это бить...» Рассказывая о роли Сталина в войне, об обстоятельствах харьковской катастрофы, Хрущев припомнил своим сподвижникам: «...я позвонил Сталину на дачу, но он не подошел к телефону, а подошел Маленков. Я Маленкову говорю, что хочу поговорить лично со Сталиным. Сталин передает через Маленкова, чтобы я говорил с Маленковым. Я вторично прошу, что хочу доложить Сталину о тяжелом положении... Он не соизволил пройти десять шагов до стола... до телефона, чтобы выслушать меня... и вновь подтвердил, чтобы я говорил через Маленкова».
И в случае с Игнатьевым, и в своих военных воспоминаниях Хрущев метил в Маленкова, фактического начальника бывшего министра госбезопасности и человека из самого близкого окружения Сталина. Маленков и его люди оказываются ответственными за преступления Сталина. Окончательная схватка за власть между Маленковым и Хрущевым приближалась, и Хрущев на пути к этой схватке постепенно отнимал у Маленкова не только полномочия, но и его авторитет.
