По мнению комиссии, Абакумов проявил здесь по крайней мере преступную халатность. Он считал эти показания надуманными, «заявил, что это дело заведет МГБ в дебри». Министра обвинили в том, что он приказал перевести Этингера в холодную тюремную камеру, что стало причиной смерти важного подследственного, наступившей 2 марта 1951 г.

Министру поставили в вину и другие происшествия — бегство весной 1950 г. в американскую зону оккупации в Германии заместителя генерального директора акционерного общества «Висмут» Салиманова, связанного с советской ядерной программой, упущения в организации деятельности министерства (долго ведется следствие по делам, протоколы допросов оформляются «задним числом»).

Чрезвычайно опасным стало обвинение Абакумова в том, что он, зная об аресте участников «еврейской антисоветской молодежной организации», об их показаниях о «террористических планах против руководства партии и государст-

w 180

ва», не настоял на включение этих показании в протоколы допроса

Сталин не доверял не только евреям — он утратил доверие и к самому Министерству государственной безопасности. 1 декабря 1952 г. на встрече со своим ближайшим окружением (скорее всего, на своей даче) он диктовал: «Чем больше у нас успехов, тем больше враги будут стараться вредить. Об этом наши люди забыли под влиянием наших больших успехов, явилось благодушие, ротозейство, зазнайство». В. А. Малышев записывал антисемитские высказывания «хозяина»: «Среди врачей много евреев-националистов». Но в этот вечер Сталина не меньше волновала другая тема — ситуация в органах государственной безопасности. «Неблагополучно в ГНУ (так Сталин по старинке именовал МГБ), притупилась бдительность. Они сами признались, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГНУ. ...ГНУ не свободно от опасности для всех организаций — самоуспокоение от успехов, головокружение. ...Контроль со стороны ЦК над работой МГБ. Лень, разложение глубоко коснулись МГБ»¹⁸¹.

Комиссия Политбюро по проверке деятельности МГБ почти точно повторила письмо Рюмина Сталину. Деятельность Абакумова оценивалась как совершение преступления против партии и государства. Министерству госбезопасности предписывалось возобновить следствие «по делу о террористической деятельности Этингера и еврейской антисоветской молодежной организации». В МГБ был послан заведующий Отделом партийных и комсомольских органов С. Д. Игнатьев в качестве представителя ЦК ВКП(б). На основании выводов комиссии Маленкова (заметим — загодя подготовленных тем же Маленковым) 11 июля было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в МГБ СССР», а двумя днями позже — 13 июля 1951 г.— партийным организациям страны было разослано закрытое письмо ЦК ВКП(б), ставшее по сути первым обвинительным заключением против Абакумова¹⁸²

В жернова следственной мельницы затягивало все новых и новых людей. После каждой серии допросов составлялся отчет на имя Сталина, копия этого отчета посылалась Маленкову. В каждом протоколе допросов фамилии арестованных, упоминавшихся при допросах, впечатывались крупными буквами. Фамилии же людей, находившихся на свободе, вписывались от руки. Проходило несколько дней, и машинистке добавлялись новые фамилии.

В этой дьявольской механике не так-то просто понять смысл. На роль «козла отпущения» был предназначен В. С. Абакумов. Виктор Семенович Абакумов родился в 1908 г. в Москве. В его анкете можно было прочитать: «Происхождение — из рабочих, образование — низшее, специальности не имеет, воинское звание — генерал-полковник, член ВКП(б) с 1930 г., чекистский стаж с 1932 г.»¹⁸³. Начал работать с 12 лет, в 19 лет стал стрелком военизированной охраны, в 24 года начал свою карьеру в НКВД, сначала уполномоченным, потом оперуполномоченным ГУЛАГа. В 1937-1938 гг. служил в Главном управлении госбезопасности НКВД, оттуда получил назначение на должность начальника НКВД Ростовской области (1939-1940 гг.), в 38 лет — в 1940 г.— он стал заместителем наркома внутренних дел, за восемь лет пройдя путь от уполномоченного до заместителя наркома. В войну — начальник Управления особых отделов НКВД, начальник Управления контрразведки СМЕРШ Наркомата обороны.

В 1946 г. он был назначен министром государственной безопасности. Его доклады и справки регулярно поступали к Сталину и внимательно им изучались.

43-летний генерал-полковник мало чем отличался от своих коллег из карательных ведомств, разве только тем, что располагал редкими даже в этом кругу возможностями. Две квартиры в Москве, в одной из которых — стадвадцатиметровой, украшенной дубовыми панелями, красным деревом, старинной мебелью, бесчисленными коврами, жила его жена, в другой — трехсотметровой, в Колпачном переулке — он сам со своей любовницей. Для того чтобы министру госбезопасности вселиться в эту квартиру, потребовалось отселить 16 семей.

Квартиры ломились от столовых и спальных гарнитуров, невиданных в тогдашней Москве заграничных холодильников, 13 радиоприемников и радиол. 30 наручных часов и сотни метров ткани — символы послевоенного благополучия — дополняют картину того быта, который создавался при личном участии и в соответствии с представлениями о счастливой жизни министра госбезопасности, генерал-полковника с низшим образованием. Если к этому добавить ящик с тремястами (!) корнями женьшеня и имевшийся по существу в его личном распоряжении гараж со многими десятками легковых автомобилей, то можно считать, что Виктор Абакумов основательно готовился к долгой и счастливой жизни¹⁸⁴

Он был типичным исполнителем для своего времени. За что же ему была отведена роль в политическом процессе, насколько она была самостоятельна? Был ли он лишь актером, ифавшим по чужой партитуре, или, научившись у своих режиссеров, попытался сам поставить свою пьесу? И так ли прост был этот генерал, у которого в «большой спальне, в платяном шкафу, в белье,— цитирую допрос,— была обнаружена папка с большим числом совершенно секретных документов, содержащих сведения особой государственной важности»?¹⁸⁵

Сам Абакумов, понимая всю тяжесть предъявленных ему обвинений, пытался оправдаться, отправив письма Сталину, Маленкову, Берии, Шкирятову, Игнатьеву. В них он излагал свою версию случившегося.

Согласно ец, в поле зрения 2-го Главного управления МГБ Я. Г Этингер попал не позднее 1949 г. Он «неоднократно допускал враждебные выпады против Вождя, что было зафиксировано оперативной техникой»¹⁸⁶. Уже в ноябре 1949 г. рассматривалась возможность ареста Этингера. Однако руководитель личной охраны Сталина генерал-лейтенант Власик передал установку: Этингера и другого крупного ученого-биохимика, специалиста-онколога, Героя Соцтруда Б. И. Збарского (кстати, одного из ученых, мумифицировавших тело Ленина) перевести на менее заметные должности и уже потом арестовать.

Абакумов напоминал, что именно МГБ 15 апреля 1950 г. просило у ЦК ВКП(б) разрешение на арест Этингера. Санкцию на арест тогда вновь не получили. «Такие аресты, как аресты ученых,— писал в свое оправдание Абакумов,— всегда являлись важными, и к ним по указанию ЦК ВКП(б) мы подходили всегда с особой тщательностью»¹⁸⁷ 16 ноября Абакумов вновь направил записку, на этот раз Сталину, в Сочи, с просьбой дать разрешение на арест Этингера. Эта записка была у Поскребышева, затем попала Булганину. Тот запросил Абакумова, «как быть», и «я,— писал опальный министр госбезопасности,— ему ответил, что Этингер — большая сволочь и его следует арестовать, после чего тов. Булганин дал согласие на арест».

Во время допросов Этингера, проходивших с участием самого Абакумова, министр требовал от подследственного признаться, «как он залечил Щербакова». Этингер же пытался объяснить, что Щербаков был тяжко болен, сообщал всякие непонятные и раздражавшие Абакумова медицинские сведения, из которых, однако, следовало, что врачом, лечившим Щербакова, был не Этингер, а Виноградов (Этингер был только консультантом), «а называя Виноградова, он ничего отрицательного о нем не показал»¹⁸⁸ Абакумов отвел все обвинения в том, что по его приказу арестованного перевели в холодную камеру, что стало якобы причиной его смерти. Содержание заключенного определял сам следователь, которым был Рюмин, «и умер Этингер, придя с допроса от тов. Рюмина»¹⁸⁹