— Ну куда тебе! На дворе вон как темно и страшно…

— А чего страшно? Волка? Так ведь у тебя ружьё, и я своё возьму.

Босиком я бросился в уголок, где стояло моё двуствольное, как и у отца, ружьё. Только маленькое. Его ещё давно купила мама в день моего рождения.

— А в лесу снегу знаешь сколько? Ты не сможешь идти.

— Так ты пойдёшь впереди, а я — за тобой.

— Ну уж возьми его, раз обещал, — попросила мама. — Побегает за тобой — в другой раз не захочет.

— Ладно, так и быть, — согласился отец. — Одевайся скорее.

Ух, как же я торопился! Я забегал по комнате, кидаясь то к валенкам, то к тёплому свитеру, то к своему ружью.

— Обожди, не суетись, я тёплые рейтузы найду, — смеясь, сказала мама. — Постой, валенки на босу ногу? Носки шерстяные надень.

Наконец с ружьями за плечами вышли мы со двора. Уже в нескольких домах светились огоньки. У соседей запел петух. Вдоль улицы пробежал ветер и донёс музыку из репродуктора, висевшего в центре села. Под музыку дядя физкультурник говорил:

— Ниже, ниже наклоняйтесь. Не сгибайте ноги в коленях. Три-четыре…

Пока мы добирались до леса, уже совсем рассвело. В лесу сначала кажется тихо-тихо. Но, когда прислушаешься, уловишь: где-то хрустнула веточка, а там вспорхнула с дерева пташка — только снег посыпался и словно дым обволок на какое-то время кусты. А издали слышится: «Тук-тук. Тук-тук-тук…»

— Что это?

— Дятел трудится, — сказал папа.

Долго ходили мы по лесу, много видели всяких звериных следов — и маленьких и больших, но ни лисица, ни заяц так нам и не попались.

— Давай отдохнём, — попросил я папу.

Но, когда мы присели на кучу хвороста, я почувствовал, что в валенки откуда-то набралась вода и ноги мои закоченели. Я сказал об этом папе.

— Ну что ж, тогда пошли домой.

Мы уже подходили к дому, только с другой стороны, с огородов, когда из-за кустов выскочил заяц. Папа поднял ружьё и, не целясь, выстрелил. С кустов шумно поднялась стайка воробьёв, а беляк, прижав к спине уши, изо всех сил понёсся через луг к лесу.

Я заметил, что в снегу под кустом что-то трепыхается.

— Папа, гляди: что там? — шепнул я.

Папа запустил руку в снег.

— Э-э, так ты вместо зайца попался, — с жалостью сказал он, и я увидел на его ладони серенького нахохлившегося воробышка.

— Ты… подстрелил его?

— Подстрелил. Видишь, крылышко повредил… Что ж теперь с тобой делать?

— Папа! Раз это мы его подстрелили, давай возьмём домой. Я буду за ним ухаживать, пока крылышко не заживёт.

— Хорошо. На, неси.

Я хотел взять воробышка из папиных рук, но он меня так ущипнул за палец, что я вскрикнул и выпустил его. А он сразу попрыгал в сторону от нас, стараясь убежать.

— Эх, ты, а говоришь: «Я храбрый», — пристыдил меня папа.

Я поймал воробышка. Он меня ещё раз клюнул, однако я уже не выпустил его и не закричал. И палец уже не болел так, как сперва.

Дорого мне стоила эта охота: набрал снегу в валенки и простудился. Теперь мама не пускает гулять, всё время в комнате сижу.

Но мне не скучно: ведь у меня есть воробышек!

Первые дни он никого не признавал, даже есть не хотел. Насыплю ему пшена, накрошу хлеба, воды налью в блюдечко. Поймаю его, посажу:

— Ешь.

А он забьётся за шкаф, нахохлится, сунет нос в угол и сидит.

Потом привык. Едва рассветёт — сразу же вылезает из своего тайника и так забавно — прыг-прыг — бочком, бочком — и уже на дощечке, где насыпано пшено и блюдечко с водой стоит.

Поест, воды попьёт и давай разгуливать по всей комнате.

Я радовался, что воробышек поправляется, а ночью мне часто снилось, что он уже летает. И вдруг против воробышка выступила мама. Как-то утром, в выходной день, когда и папа был дома, она убирала комнату и очень сердилась.

— Тьфу, куда ни глянь — всюду твой воробей наследил. Вот возьму и вышвырну его во двор.

— Во дворе же холодно, мороз. Он сразу пропадёт, — испуганно возразил я.

— А до каких пор я буду терпеть от паршивой птахи! — ещё сильнее сердилась мама. — Не успеваешь убирать после него. Весь пол заследил. Выброшу его — и всё.

Я уже представил, как больной воробышек замерзает на снегу, и из глаз моих сами закапали слёзы.

Папа увидел это и вступился за воробышка:

— Ты уж потерпи, пока у него крыло срастётся. Мы же решили его вылечить, значит, надо довести дело до конца.

— А кто говорит, что его сейчас надо выбросить? — сказала мама. — Конечно, когда крыло заживёт.

Я понял, что мама только грозит, и успокоился. Но с тех пор всё же следил за воробышком, не давал ему разгуливать по всей комнате.

У нас есть кот Васька. Летом он был ещё маленьким котёнком, а теперь уже похож на настоящего кота. Он всё время или в чулане мышей ловит, или спит в кухне возле тёплой плиты. В комнату заходит редко.

Но один раз он выкинул такую пакость, что я до сих пор его терпеть не могу.

Я стоял на коленях перед стулом и ножницами вырезал из бумаги домик, в котором, может быть, привыкнет жить мой воробышек. А воробышек в это время прыгал по комнате. Прыгнет, клюнет что-то на полу и весело так:

— Жив-жив! Жив-жив!

Радуется, что живой и что крылышко у него срастается.

Тут, откуда ни возьмись, Васька появился. Сел на пороге и смотрит. Потом прилёг, бьёт хвостом по полу, а глаза так и горят. Я думал, он просто поглядит на воробышка, да и уйдёт. А он сидел-сидел и вдруг ка-ак кинется на воробышка! Тот, не будь дурак, расставил крылья, нахохлился и как клюнет кота в нос.

Васька подскочил, мотнул головой и снова к воробышку. Раз! — и схватил его прямо под крылышки.

— Васька! Васька, отпусти! — изо всех сил закричал я и бросился спасать воробышка.

Кот — в кухню, я — за ним, он — под стол, я его — за хвост.

— Мя-а-ав! — заверещал кот, выпустил воробья и лапой меня по руке — кровь так и брызнула.

Но я не испугался, схватил его за ухо и давай ругать. — Что ж ты, — говорю, — наделал? Мало тебе мышей, ты ещё и воробышка хотел съесть? Ах ты, бессовестный!

А Васька сидит да облизывается. Тогда я наподдал ему и выгнал на мороз.

— Чтоб ноги твоей в хате не было! — сказал я ему.

Вернулся в комнату, посмотрел на воробышка и заплакал. Лежит, бедняга, на боку, не шевелится, только клюв раскрыл и дышит часто-часто.

«Умрёт», — подумал я и заревел уже на весь дом.

Мама что-то во дворе делала. Вошла, спрашивает, что случилось, а я никак рассказать не могу.

— Во… во… робышек. Васька задушил.

— Ну, не плачь, — говорит мама. — Воробей твой всё равно не выжил бы. Крыло у него так и не срослось. А что же это за птица, если она не летает?

А мне ещё больше жаль воробышка.

Тут пришёл с работы папа. Взял воробышка в руки, ощупал его всего, точно доктор, напоил водой, постелил ему в уголке старую шерстяную варежку и говорит мне:

— Не плачь, выживет твой воробышек. Васька только чуть придушил его, а косточки все целы.

Постепенно воробышек стал поправляться. А через несколько дней он, как и раньше, бочком прыгал по комнате и ликовал:

— Жив-жив! Жив-жив!

Я теперь всё время следил за Васькой, а вечером сам затворял двери в комнату.

Воробышек веселел с каждым днём. Он уже не был таким нахохленным, как раньше. Перья лежали на нём гладко, даже поблёскивали.

И вот однажды, смотрю, воробышек мой поел, попил, потом — порх! — и взлетел на стул.

— Мама! Мама! — закричал я и стал танцевать.

Мама с крынкой в руках встревоженно выглянула из кухни.

— Смотри, мама, он сам на стул взлетел!

— Вот и хорошо. Значит, скоро мы сможем его выпустить.

— Ну же, воробьюшка, полетай. Ну, ещё! — просил я.