Творчество Палладио интересовало Гёте и прежде. В Италии он приобрел и внимательно изучил несколько гравюр с изображением его творений. Теперь же он мог увидеть их своими глазами и был потрясен. Этим потрясением, вероятно, объясняется то, что Гёте всю свою жизнь оставался верен идеалам классицизма. Былое увлечение готической архитектурой, воплощенной в Страсбургском соборе, постепенно отходит на второй план, а через тридцать лет в окончательной версии «Итальянского путешествия» Гёте без сожаления отрекается от него: «Скажу без обиняков: это, конечно, ничего общего не имеет с нашими готическими украшениями – нахохленными святыми на консолях, взгроможденных одна над другой, с нашими колоннами, смахивающими на курительные трубки, с остроконечными башенками и зубчатыми цветочными гирляндами, – от них я, слава богу, избавился на веки вечные!»[928]
Путешествуя по побережью Бренты, Гёте снова поражается величию строений Палладио. Потом он попадает в Венецию. Впервые оказавшись в этом городе, он всем сердцем чувствует торжественность момента и в то же время ощущает, как избавляется от тревоги ожиданий. «И вот, благодарение богу, Венеция для меня уже не только звук, не пустое слово, так часто отпугивавшее меня, заклятого врага пустых слов и звуков»[929].
В Венеции он на каждом шагу сталкивается с красотой, будь то церкви, дворцы, картины, пестрая уличная жизнь, гондолы или музыка. Он уже не знает, куда скрыться от этой вездесущей красоты. В поисках впечатлений иного рода отправляется в оружейную мастерскую и тем же вечером делает примечательную запись в дневнике: «Во время путешествия я надеюсь, я хочу утешить свою душу в ее любви к изящным искусствам, навсегда запечатлеть в сердце их образ и сохранить его для тихого наслаждения. Но после я хочу вновь обратиться к ремеслам и по возвращении заняться изучением химии и механики, ибо время прекрасного прошло, и наши дни требуют лишь строго необходимого»[930].
Очевидно, Гёте еще недостаточно долго пробыл вдали от Веймара. Он все еще в плену своих должностных обязанностей, и «строго необходимое», составляющее их круг, продолжает определять его мысли. Возможно, он к тому же испытывает угрызения совести – ведь он не только переложил свою работу на плечи коллег, но и продолжает получать жалование из казны! Вероятно, именно поэтому он так строг к самому себе и не может просто наслаждаться прекрасным. Восприятие красоты он тоже превращает в работу, снова и снова уверяя оставшихся в Веймаре друзей: «Я <…> не столько наслаждаюсь, сколько учусь»[931].
Дни напролет Гёте блуждает по лабиринту улиц и каналов Венеции, наблюдая за жизнью горожан. Он проникается к ним огромным уважением, когда понимает, что этот город-шедевр был создан усилиями не только отдельных художников, гениальных зодчих, правителей и меценатов. «Это грандиозное, заслуживающее восхищения творение объединенных человеческих сил, восхитительный памятник не одному правителю, а целому народу»[932].
Ему также нравится слушать народное пение – не только в церкви, но и на улице. Люди здесь любят бывать на виду, пишет он, они не замыкаются в себе и вообще всю свою жизнь переносят из домов на улицу. И еще: «Сегодня среди бела дня в переулке у моста Риальто меня впервые окликнула девица легкого поведения»[933]. О том, остался ли этот призыв без ответа, не сообщается.
В Венеции Гёте пробыл семнадцать дней. «Первая эпоха моего путешествия завершилась, благослови небо все последующие»[934]. Дальше путь лежит через Феррару, Болонью и Флоренцию. Желание добраться наконец до Рима день ото дня становится все сильнее. На Флоренцию времени уже не остается. Он в спешке обходит город за три часа. «Я не могу ничем наслаждаться, пока моя главная потребность остается неудовлетворенной»[935]. Главная его потребность – увидеть Рим. Слишком долго тянется путешествие по долинам Апеннин, несмотря на прекрасные виды, зовущие остановиться и сполна насладиться созерцанием природы. «Я тоже должен образумиться и подождать еще немного – ждал же я терпеливо все эти 30 лет, значит, сумею выдержать еще 14 дней»[936].
Некоторые достопримечательности удостаиваются лишь краткого комментария: «Получше рассмотрим на обратном пути»[937]. Он спешит на встречу с Римом и уже не в силах ждать. «Я теперь даже не раздеваюсь на ночь, чтобы рано утром сразу отправиться в путь. Еще две ночи! И если ангел Господень не поразит нас в пути, скоро мы будем там»[938]. И днем позже: «Ну что ж, спокойной ночи. Завтра вечером – Рим. После этого мне уже будет нечего желать, кроме как по возвращении застать тебя и своих немногих друзей в добром здравии»[939].
И вот 29 октября 1786 года Гёте наконец приезжает в Рим: «Лишь теперь я начинаю жить и воздаю должное своему гению»[940]. В более поздней версии «Итальянского путешествия» момент прибытия в Рим описывается не столь пафосно. Здесь, в отличие от писем и дневников, уже не чувствуется того восторга, от которого захватывает дух.
Итак, Гёте в Риме – третья попытка после двух неудачных наконец завершилась успехом. В первый раз Гёте неожиданно для всех поехал на юг в 1775 году, рассердившись на то, что экипаж, на котором он должен был отправиться в Веймар, не прибыл во Франкфурт вовремя. Его, однако, настиг курьер, и это путешествие закончилось уже в Гейдельберге. Во второй раз в 1779 году Гёте хотел продлить свое путешествие в Швейцарию и прямо оттуда отправиться в Рим, однако из уважения к герцогу он этого делать не стал. Теперь же ему удалось воплотить свою мечту в жизнь, и он чувствовал себя победителем.
«<…> вторым днем рождения, днем подлинного перерождения считаю я тот день, когда приехал в Рим»[941], – пишет он 2 декабря Шарлотте, а два месяца спустя герцогу: «Для меня настала вторая молодость»[942].
Жизнь Гёте в Риме и вправду чем-то напоминает студенческие годы. Гёте поселяется у своего знакомого художника и протеже Иоганна Генриха Вильгельма Тишбейна в просторной квартире на улице Корсо, в двух шагах от Порта-дель-Пополо. Эту квартиру снимал бывший кучер Коллина со своей женой, а несколько комнат они сдавали постояльцам. Помимо Тишбейна здесь проживали еще два молодых немецких художника – Иоганн Георг Шютц и Фридрих Бури. Тишбейн, который к тому времени уже успел сделать себе имя, занимал три комнаты – одну из них, самую маленькую, он уступил Гёте. Так Гёте очутился среди художников, которые были значительно моложе его и гораздо менее успешны и состоятельны. Уже сами по себе эти внешние обстоятельства заставили и его вести образ жизни человека молодого и необремененного заботами, что он с удовольствием и делал. Сохранился рисунок Тишбейна, на котором Гёте изображен непринужденно сидящим на стуле с книгой в руке; на другом рисунке он сидит рядом с другим постояльцем на диване, не касаясь ногами пола. В этой компании Гёте провел немало приятных часов, хотя в письмах он рассказывает о совместных развлечениях совсем немного, а в более поздней версии «Итальянского путешествия» – и того меньше. Здесь Гёте старается придать своему повествованию максимально серьезный тон, и поэтому основное место в нем занимают описания произведений искусств. Гёте и в самом деле осматривает множество римских достопримечательностей: он неустанно бродит по городу, чтобы своими глазами увидеть все, что рекомендует путеводитель Фолькмана. «С тех пор как я в Риме, – пишет он Шарлотте, – я успел посмотреть все, что этого заслуживает, и моя голова переполнена впечатлениями»[943]. Иногда в его рассуждениях проскальзывает легкое недовольство усилиями, необходимыми для восприятия искусства. Так, например, он признается герцогине, что «наблюдать за природой и ценить ее гораздо удобнее и проще, чем воспринимать и ценить искусство. Самое ничтожное порождение природы несет в себе целостность своего совершенства, и чтобы увидеть его, мне достаточно иметь глаза <…>. Совершенство произведения искусства, напротив, нужно искать вне его самого, “лучшее” в нем – это замысел художника, воплотить который полностью удается редко или даже никогда <…>. В произведениях искусства много традиции, тогда как произведения природы – это всегда как впервые изреченное божье слово»[944].
