— Ммы-ы, — замотал головой лейтенант.
Лена влила ему в рот еще глоток спирта. Откашлявшись, лейтенант протянул:
— Сестра-а…
— Ага, — обрадовалась Лена, — она самая. Санинструктор Звягина. А можно просто Лена. Вы еще ругали меня однажды. Помните?
— Помню-у…
Язык лейтенанта еще плохо слушался, и глаза то и дело закрывались. Лена испугалась: вдруг он опять впадет в беспамятство? Ухватившись за борт его шинели, она принялась трясти лейтенанта.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! Не закрывайте глаза, а то мне страшно.
Он с трудом поднял голову, огляделся:
— Наши где?
— Не знаю, — заплакала Лена, но, плача, почувствовала, как рука лейтенанта бережно коснулась ее головы, погладила волосы. И от этой робкой, несмелой ласки она еще пуще расплакалась: — Я уж думала, вы совсем не очнетесь. Легче вам, легче?
Лейтенант не отвечал, лишь все гладил и гладил ее по волосам, устремив взгляд куда-то в небо, так что Лене стало даже не по себе: может быть, он бредит? Может, его не надо тревожить пока, а дать время отлежаться?
— Вы отдохните, а я в разведку, — сказала она и поднялась.
Ей и в самом деле нужно было как следует оглядеться, определить их местонахождение. То, что она разведала, не сулило ничего хорошего: остров был голый, открытый со всех четырех сторон, так что негде было даже укрыться. И лишь под одной сосной она обнаружила небольшое углубление вроде окопа.
«Вот куда надобно перебраться», — решила она и возвратилась к лейтенанту. Подошла сзади — он не заметил — и увидела, что лейтенант вытащил из кобуры пистолет и пересчитывает патроны. Лена насчитала их у него восемь штук. Один патрон лейтенант почему-то отделил, переложил в карман гимнастерки.
— А я свою винтовку на минутку в окопе оставила, — призналась Лена. — Вернулась, а там прямое попадание…
Лейтенант заметил на руке у Лены повязку, встревожился:
— Ты ранена?
— А, зацепило чуток. Вы-то как?
— Шум в голове, грохот. Будто где-то стреляют.
— Но ведь тихо кругом, тихо…
Они разом замолчали, прислушались: ниоткуда не доносилось ни одного постороннего звука, лишь сосна жалобно поскрипывала своим раненым стволом.
— Вы можете идти? — спросила Лена.
— Куда идти-то?
— Тут недалечко…
Она помогла лейтенанту дойти до сосны, устроила его в окопчике.
— Есть хотите?
— Нет, ничего не хочу…
Они лежали под сосной и смотрели на озеро. Вода в нем сверкала, как рыбья чешуя, будто со дна озера на поверхность выплыли разом тысячи рыб и подставили свои спины солнцу.
— Краси-иво, — сказал лейтенант, — как во сне…
— А мне почему-то страшно. От красоты этой страшно…
Лейтенант повернул голову и пристально посмотрел на Лену:
— Не надо бояться, ведь ты со мной. Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь. Только бы шум в голове затих. Ведь ты мне веришь?
— Конечно, верю…
Он достал из кармана шинели несколько кусочков сахару, протянул ей.
— А тебе?
— Не могу, тошнит.
Она даже не заметила, как перешла на «ты», но тут же и спохватилась:
— Ой, простите, товарищ лейтенант!
— Брось ты эту субординацию, — улыбнулся он. — Зови меня Сашей. А еще лучше — Шурой, так меня мать называла.
— А меня мать звала Лекой.
— Лека… Лека, — повторил лейтенант, будто вслушиваясь в это имя. Тихо произнес: — Как птица…
Лена не поняла. «Почему как птица?» — хотелось спросить, но лейтенант, прикрыв глаза, застонал, и Лена оставила его в покое.
Озеро стало темнеть — солнце уходило в тучи, а с востока уже ползла ночь, и Лена страшилась: что-то она принесет им?
— А ты веришь в предчувствия? — вдруг спросила она.
— Чепуха…
— А вот и не чепуха. Хочешь, расскажу?
— Расскажи, — разрешил лейтенант.
— На прошлой неделе тащу я Одинцова в медсанбат — помните, здоровый такой, сибиряк, — а он кроет по-всякому фрицев. Прошу: перестань ты, мол, ради бога. Ни в какую! Ну, дотащила. А сама спать хочу, помираю не спавши. Врач у нас был Иван Семеныч, хороший такой, говорит: иди, мол, на мою кровать приляг, пока я с этим матерщинником не разделаюсь. Нет, говорю, что вы! Мне на передовую надо. Пошла. А сама иду и сплю на ходу. Раньше я даже не верила, что так можно. Оказывается — можно. И даже сон вижу: будто я это вовсе и не я, а птица. И крылья у меня вместо рук, и перья на теле, только неприятно, что с клювом. Зато радостно: вот взмахну крыльями и полечу куда захочу. Хоть домой даже… Нет, думаю, дома меня не узнают, возьмут и подстрелят из ружья. Слышу — и вправду стреляют. Гляжу, а это «юнкерсы» налетели и давай бомбить. Я в какую-то воронку упала, ногу чуть не вывихнула. Но нога — ладно. А как «юнкерсы» улетели, я назад оглянулась, смотрю: вместо медсанбата — один дым…
Лена немного помолчала, глядя в вечереющее небо с только что рождающимися звездами, и улыбнулась:
— А сейчас у меня такого предчувствия нет.
— Вот и хорошо, — согласился лейтенант.
Потом она еще что-то говорила, рассказывала о своих братьях, какие они здоровые и сильные — настоящие сибиряки, а она вот уродилась махонькой, поэтому мать ее на фронт и не пускала. А если и вправду не пустила бы, они теперь вот и не встретились бы…
Лена так и уснула на полуслове, но даже сквозь сон ощущала, что лейтенант здесь, рядом, и что ему тоже хорошо, потоку что она с ним.
Неизвестно, сколько они проспали, прижавшись во сне друг к другу, но проснулись разом, как от какого-то внутреннего толчка. А может, это луна разбудила их, выйдя из-за леса и заглянув в окоп?.. Они проснулись, но лежали тихо, не шевелясь, боясь потревожить друг друга.
— Лека, — наконец решился позвать лейтенант.
Она не ответила и затаилась еще больше, делая вид, что не слышит.
— Ты же не спишь, я знаю, — снова подал голос лейтенант.
Лена все равно не ответила, и тут он почувствовал, что она начала тихонько отодвигаться.
— Ты чего? Так же теплее.
Лена продолжала упорно отодвигаться куда-то в угол окопа.
— Лека!
Лейтенант придвинулся, в темноте губами нашел ее губы, но она резко мотнула головой, зашептала:
— Я боюсь, Шура. Я еще никогда, никогда… Понимаешь, никогда…
— Глупенькая, ну чего ты боишься? — Шершавой своей ладонью он гладил ее мягкие теплые волосы, утешал как ребенка: — Смотри, ночь какая… Как будто и войны вовсе нет. И луна даже спряталась, чтоб не мешать. Ну, поцелуй меня…
— Нет!
— Но почему, почему? Я ведь давно знаю, хоть ты и молчала… Ты такая ласковая… Почему, почему?..
— Потому… потому что… — Лена никак не могла решиться это сказать, — потому что я уже целовалась с одним парнем!
— Не верю…
— Ага, не веришь, а он знаешь какой сильный! Я мимо гумна шла, а он как выскочит оттуда, схватил меня и давай целовать…
Лейтенант тихонько засмеялся.
— И все? — спросил он.
— А что же тебе еще надо?
— Чудачка ты… Это ж он тебя поцеловал, а не ты его. Ну, поцелуй!
— Боюсь…
— Под пулями не боишься, а тут… Милая ты моя, желанная…
Он целовал ее волосы, глаза, нос, а губы Лена все еще не давала, увертывалась от его губ.
— Не надо, не надо, Шура, я прошу тебя, — шептала она, отодвигаясь и отодвигаясь от него. — Не сейчас, не сегодня…
— А когда, когда? Может, завтра нас уже…
— Нет! — вскрикнула она, не дав ему договорить. — Нет! Слышишь? Я не хочу! Я жить хочу! И мы будем жить! Ты веришь мне? Я сердцем чую: мы будем жить!
— Успокойся, — он взял ее руку, прижал к своим глазам. — И не кричи так. В голове шумит.
— Прости. Но ты же сам сказал: что-нибудь придумаем. Выберемся мы с этого проклятого острова. Мы же здесь как в мышеловке. Неужели ты не понимаешь?
— Понимаю.
— А все я виновата, я, я…
— Не кори себя. Никто не виноват. Приляг, ты вся дрожишь. Ну, слышишь? И не бойся. Я тебя не трону. Спи…
Он прикрыл ее своей шинелью, сам сел у входа в окоп, закурил. Луна уже высоко поднялась над озером, отражаясь в воде огромной рыбой. А еще в воде отражались звезды; они мерцали, шевелились как живые, и оттого казалось, что в воде их гораздо больше, чем на небе.
