— Не подходи — зарублю! — пошутил он и пригласил бригадира в хату. В хате было чисто подметено и вкусно пахло жареной картошкой. А на окошках стояли цветы.

— Чем могу служить руководству? — церемонно спросил дед Егорыч и три раза тряхнул своей жиденькой бороденкой.

Саня категорически объяснил.

— Давай баш на баш, — внезапно предложил дед Егорыч, — хочешь, сегодня ж первый пример кину? А хату свою — по бревнышкам, к чертовой матушке! Но за это… — дед Егорыч помедлил, собираясь с силами, — помоги мне жениться, а?

Саня Маленький захохотал:

— Разве ж в этаком деле нужен помощник? Ты еще, Егорыч, и сам в силах!

Дед Егорыч опустился на лавку. Рядом лежал топор.

— Да что ж, если она и слушать меня не хочет.

— Кто? — заинтересовался Саня.

Бороденка у деда вздернулась кверху.

— Сказать?

— Скажи.

— А ежели секрет?

— Тогда не говори.

— А сказать ведь хочется!

Саня скрипнул бригадирским ремнем.

— Ты, Егорыч, хоть и мудрец, — сказал он, — а надсмехаться над собой я не позволю. Да и сенокос не за горами. Захочу, и сенца тебе не дам.

— Как так?

— А вот так. Ты ведь отрезанный ломоть.

— Я на пенсии, — возразил Егорыч, — и государство…

Но Саня не дал ему договорить, вынул бумажку, сунул деду под нос:

— Распишись.

— Погодь, погодь, — сказал дед Егорыч и прошел в угол, где накрытый белой тюлевой занавеской стоял сундук. Покопался в нем, достал красную тряпочку.

— А это ты видел? — спросил он и показал бригадиру бумажку.

Саня Маленький прочитал: «Благодарность красноармейцу 5-го батальона Чичкину Якову Егоровичу за взятие Перекопа».

— Ну, нашел что показывать, — вздохнул Саня и отвернулся. — Ты б еще Георгиевский крест предъявил в качестве прямого доказательства.

— Ладно, — согласился Егорыч и еще покопался в тряпочке.

— Читай далее! — приказал он.

Это была Почетная грамота от правления колхоза «Красный застрельщик». Внизу стояла дата — 1 мая 1943 год.

— Это все старые заслуги, — вздохнул Саня, — а какую пользу ты приносишь колхозу, скажем, в данное время?

Дед Егорыч подумал.

— Могу скотину по ночам сторожить, — предложил он.

— Скотина и без тебя цела будет. — И усмехнулся. — Тоже мне сторож. Давай уж лучше женись.

Дед оживился:

— А в сваты за меня пойдешь?

— Скажешь к кому — пойду. Чего не сходить? В сваты, брат, можно сходить, это не на войну.

— Ну, не тебе войну вспоминать, — сказал дед Егорыч. — Ты-то ее и не нюхал.

— Как же не нюхал? — возразил Саня. — А в оккупации кто маялся?

— Верно. Я ведь и забыл, как ты немцам на гармошке играл.

Этого можно было и не вспоминать деду Егорычу, ведь Сане, с тех пор как он стал бригадиром, никто про это не напоминал, и он сам уже забыл в трудах да заботах, и только изредка нет-нет да и шевельнется в памяти. Ух, нехорошо! Перед людьми совестно.

Но сейчас он встряхнул себя — опомнился.

— Ты, мудрец, брось-ка зубы мне заговаривать. Согласен на Центральную перебираться — значит, я тебя записываю.

— Баш на баш, — сказал дед Егорыч, — только на этаком условии.

— Когда свататься?

— А хоть бы и сегодня. Зачем канитель тянуть.

— К кому? — деловито переспросил Саня.

— К Алисе.

У Лехи и коленки дрогнули. Уж чего-чего, а того, что дед Егорыч хочет жениться на Алисе, он не предполагал. Ну, ладно, на бабке Аксинье, ну, на тете Анюте в худой конец, но на Алисе… И имя-то у нее было странное, потому что Алиса была нездешняя. А что в Стариках очутилась, так это война все напутала. Забросила ее сюда вместе с матерью — беженцами. А мать вскорости снарядом ранило. Ну, билась, билась Алиса, выхаживала матерь-то, да не выходила. А как похоронила на Стариковском могильнике, так уж и не захотела ее покидать одну на чужой сторонушке. Осталась в колхозе. Потом заневестилась, замуж вышла. А Федор, муж Алисы, как в армию ушел, так с той поры и не возвернулся. Вот и осталась Алиса — не вдова, не мужняя жена и не разведенка. Потому что с кем разводиться, когда Федора и за хвост нигде не поймаешь: сегодня тут, завтра там — по всей стране путешествует. И наверно, потому, что была Алиса нездешняя — коса у нее вилась ниже пояса, — так дед Егорыч про нее все хвастался, хотя люди-то не дураки и сами видели — хороша Алиса, тут и сказать нечего. Только вот счастья бог не дал.

Долгими ночами и зимой и летом думал дед Егорыч, чем помочь Алисе, вот и надумал, хрыч старый.

Да разве Алиса за него пойдет, за такого сморщенного.

Леха нахмурился и даже думать об этом не стал, хотя дед Егорыч, будто догадавшись, и свой контрудар поставил:

— А кого ей ждать-то? Какого прынца заморского? Кругом на десятки верст глухомань, край света белого. А за мной — все ж таки при хозяине.

— Ладно, — согласился Саня Маленький. — Алису я тебе, Егорыч, сосватаю. Она давно на Центральную перебраться хочет, да ведь одна — не решается. Ты только сам гляди не сплошай.

— Будем стараться! — обрадовался дед Егорыч и даже каблуками прищелкнул — солдат, да и только.

Алиса была на ферме, но, увидев, что к ней в хату направился сам бригадир, прибежала. Коса ее растрепалась в ходу, хотя она ее на кулак намотала и стояла перед Саней, как будто на бокс его вызывала.

— Зачем пожаловали?

Бригадир сразу взглядов ей своих не открыл, постоял, поглядел на нее, головой покачал. Алиса так и заалелась вся, как девушка.

— Ну, правда, зачем пришли, а то ведь мне некогда.

— Да вот в сваты меня обрядили, — сказал Саня, — соглашайся, пока не брезгуют.

Алиса сгинула с руки косу.

— Ай, ну вас!

И тут она увидела Леху с Наткой:

— Милые вы мои, я сейчас…

Она сбегала в огород и нарвала клубники:

— Ешьте, ешьте, угощайтесь на здоровьичко.

Ни у кого в деревне не было клубники, а у Алисы была. Целых пол-огорода засеяно. И такая сочная, крупная, как куриные яйца. Леха сначала хотел отказаться, но увидел, как Натка нагребла целые пригоршни — и в рот, даже красные слюни у нее потекли, и тоже не вытерпел — взял ягодку. Леха никак не мог догадаться отчего, но и его, и Натку Алиса почему-то очень любила. Особенно Леху. Где ни встретит его, ни приметит, обязательно гостинец за пазуху сунет. Да еще прижмет к себе, поцелует.

— Лешенька, Михайлович, весь в батю-то.

Мать однажды заприметила, как Алиса Леху голубит, набросилась на нее:

— Ты что это моих детей милуешь, бесстыжая? Своих нет, так на чужих кидаешься?

Ничего не ответила тогда Алиса, заплакала и ушла прочь, а вечером слышал Леха, как мать отцу выговаривала:

— Чтоб ты в ее сторону и глянуть не смел! Ишь, распутная, через детей к мужику подбирается.

Сейчас Алисе не перед кем было стыдиться, и она уж потчевала Леху вовсю. А Натку даже на стол посадила, тарелку с клубникой ей между ног — ешь не хочу. Саня глядел, глядел на это, а потом махнул рукой и вышел.

Алиса, занятая детьми, и не заметила, что он ушел, оглянулась, нет никого, ну и катись, дорожка скатертью. А Леха наелся клубники, молока еще выпил и солидно сказал:

— Тетя Алиса, ты за деда Егорыча не ходи. Знаешь какой он сморщенный.

Только теперь Алиса, казалось, поняла, о ком разговор, и расхохоталась.

— Так это за него Саня меня сватает? Ох, пень трухлявый, чего задумал-то? Да я лучше в вир головой! Ох, батюшки!

Глаза у Алисы были черные, как смородины, и смеялись весело, а потом заплакали.

— Кто мне люб, Лешенька, никто об этом не ведает. И сам он в первую голову.

Лехе хотелось спросить: а кто это, кто? Но Алиса уже заторопилась — коров доить надобно. Она попробовала уйти, но Натка уцепилась ей за шею, уговаривала:

— Тетя, не пачь, не пачь.

— Ну, ладно, не буду, не буду, моя хорошая.

А Лехе приказала:

— Ты матери-то не говори, что у меня были, а то заругается.

— Вот еще, — сказал Леха, — если все ей говорить…

Когда они с Наткой снова вышли на улицу, настроение у обоих было прекрасное. А что им еще надобно: сыты, напоены, солнышко светит. Вот только отца они так и не нашли. Наверно, все-таки обманул Леху, один в лес ушел. Один или со Стригунком. Может, снова саженцы сажать повезли?