– Там хорошо, – стандартно, но убеждённо говорил Терёша.

– Но, сын! Это неестественно! Ты же не рыба, ты человек, – возражал отец, чувствуя бессилие перед неприкрытым откровением сына. – Человек же должен дышать. Понимаешь, ды-шать, – пытался он внушить Терёше истину. – Человек… ты же человек. А человек усваивает кислород из воздуха лёгкими. Ты знаешь, где у тебя лёгкие?

– Знаю… – И упрямо добавлял: – Но и там хорошо!

Мама, которая не могла без слёз даже слышать такие разговоры, а не то, чтобы их вести, всё-таки иногда горестно говорила мужу:

– У него, наверное, есть жабры… или будут.

– О чём ты говоришь? – возражал не слишком уверенно отец Терёши. – Разве ты не знаешь своего ребёнка? В нём нет ничего лишнего. Даже мышц нормальных. Ты же водила его к врачам.

– Что эти врачи? Они же ничего не понимают… Ничего! – говорила прерывисто мама и плакала, хотя сама страсть как любила лечиться у этих врачей.

Упражнения подготовили родителей, и поэтому у них не вызвало паники исчезновение сына под водой, когда они приехали на дачу друзьям и пошли купаться к небольшому водоёму, в котором местные мальчишки не только купались, но и удили какую-то рыбёшку.

Терёша вначале попробовал ногой воду и не столько спросил, сколько, сколько поставил в известность обескураженных родителей:

– Я побуду там, – и нырнул на дно пруда.

Вода прозрачная настолько, что позволяла видеть Терёшу и знать чем он занимается. А он, плавно работая руками, телом и ногами, мирно плавал, едва мутя воду от прикосновения к глинистому местами дну.

– Это ты притащил нас сюда! – в сердцах говорила мама отцу.

Отец отмалчивался. Ему казалось, запрещать что-либо сыну, значит заставлять его делать НЕЧТО наперекор им, родителям. Пусть уж они будут знать обо всех его причудах, чем позволять ему делать то же самое тайком от них.

– Я к нему! – решился отец и отмахнулся от причитаний мамы.

Терёша тут же заметил его и поплыл навстречу, а отец, подражая ему, плавно и экономно совершал движения, пытаясь больше ни о чём не думать.

Они плавали. Отец смутно видел очертания сына и… задыхался. Трудно даже стало думать, сколько же он времени находится под водой – час, два? Грудь и живот сотрясало от желания выдохнуть отравленный и вдохнуть свежий воздух.

Почти теряя сознание, он вынырнул, по пояс выполз из воды на берег и, хрипло дыша, упал обессиленный. Мама, следившая за временем, сказала, что он проплавал с сыном всего минуту.

Отпуск провели на Азовском море.

Терёша, прикрытый маской, чтобы лучше видеть, часами ползал по дну моря, открывая для себя необычной красоты подводный мир. Когда он находился под водой, мама иногда слышала его голос, возникавший не то в самом пространстве вокруг неё, не то у неё в голове, но зато она знала – это Терёша успокаивает её, давая о себе знать. Отец в звуковой контакт с сыном не вступал, однако, случалось, отчётливо видел перед собой картины, наблюдаемые сыном, словно он сам находился в среде юрких рыбёшек, донного рельефа, затопленных предметов.

Терёшу вызывали, условлено похлопав по поверхности моря ладонью. Не очень сильно, но как бы далеко он ни плавал от берега, на призыв откликался сразу, появлением из воды.

Однажды на зов его голова показалась далеко в море. Он помахал рукой. Потом совершил непонятное, повергнув отца в недоумение, а маму – в новые слёзы. Море вокруг Терёши вспенилось, будто вскипело, брызнуло фонтаном, и родители увидели, как их сын, размахивая в руках маской, бежит, оставляя на вечерней глади моря бурунный след. Вдохновенное лицо сына порозовело, мокрые волосы тяжело колыхались, ноги стремительно и точно работали, поддерживая его на воде.

Отец, не помня себя, бросился ему навстречу уже одетый, промочил туфли и брюки, и поймал сына в охапку в десятке метров от берега.

– Видели?.. Видели!?. – счастливо смеялся Терёша.

В декабре того же года, пасмурном, по-ленинградски неустойчивом месяце, родители решили перебраться на юг, к морю, чтобы доставить радость сыну и радоваться вместе с ним. К тому же появилась такая возможность у отца поменять место работы…

А тем временем мягкие, неслышные годы неустанно добывали, отвоёвывали настоящее у будущего и торопились похоронить его в прошлом.

К четырнадцати годам она прожила сто чужих жизней.

И повзрослела душой.

Смотрела на забавы сверстниц равнодушно. Они же дети. Им ещё не понять смысла жизни. Ей тоже. Но они не знают и не догадываются о том, а она умом и сердцем почувствовала непостижимость его, хотя в туманном мареве будущих лет зыбко угадывались свои и чужие поступки и деяния. Виделись воплощённые замыслы, но они длинными и короткими шлейфами, чем дальше в будущее, тем теснее переплетались, клубились, змеились, создавая неустойчивость провидения до безнадёжности – не прочесть по ним грядущего. Ведь что азбука, если слова, составленные из известных букв, не имеют смысла? Лишь случайное их звучание. А стихия будущего подвластна только строгому отбору настоящего, только оно оставляет за собой его руины – прошлое.

Святая Дева Мария! Зачем ей всё это знать? И что уже есть, и что ещё будет? Смотреться в бездну своего «я», замечать и отзываться болью за то, чего не видят и не знают другие люди?..

Она подумала и «взяла» с полки книгу, ощутив её вес и глянцевитую прохладу обложки. Где-то – ей пока что не удавалось ответить самой себе, где именно – у кого-то эта книга исчезла с полки. Вот ора стояла там, радуя хозяина или рачительного библиотекаря, и вот – её нет. Но, к счастью, она могла не только «взять», но и «вернуть» взятую книгу на место. И не только книгу. Всё, что угодно. Могла «взять» даже не видя и не осязая взятого, а переместить, переслать предмет в реальном мире и «спрятать» его в НÉВЕСТИ, как она сама это называла. Это где-то там – в нéвести.

Нéвесть! Пресвятая Мадонна!

Где она, эта нéвесть? Почему она принимает от неё и прячет вещи и мысли? Хранит? И по просьбе отдаёт?..

Книга с картинками. Цветными. Любимое её занятие, когда есть время, рассматривать картинки. Они под её взглядом оживают и рассказывают о прекрасных принцах, коварных волшебниках, о несчастных девушках.

Последнее, про неё?

Жила-была… Отец и мачеха… У мачехи семеро детей. У отца одна дочь. Самая старшая в семье. Мачеха хоть и добрая, но надорванная от трудов и забот… Все заботы теперь свалились на старшую дочь – надо всех накормить, напоить, обстирать, спать уложить…

Все уже спят. Стонет во сне мачеха. Слабая электрическая лампочка едва своим светом серебрит страницу. Убаюкивают шепчущие о себе картинки. Сонная кровь густеет, слипаются веки… Нет! Надо ещё «вернуть» книгу. Возникает прозрачный штрих полки, на которую она ставит богатое издание. И книга, и полка сереют, растворяются в полумраке.

Спать, спать!.. Завтра рано, так рано вставать… Завтра…

В десятом классе Терёша впервые спрыгнул со стометрового утёса. Не в воды моря. На землю! Падал расслабленно, чуть разведя в стороны руки и ноги. Перед приземлением сгруппировался, потом струной вытянутые ноги послал навстречу земле, самортизировал ими до низкого присеста. Встал, счастливо улыбаясь самому себе – свидетелей не было…

Со стороны Терёша практически ничем не выделялся из ребят его возраста. Красивая, но слегка тянутая вверх акселерацией, фигура, нормально развитые мышцы, несколько запущенная причёска, устойчивая развинченность членов при движении. Правда, длинные ноги руки придавали его движениям угловатость, и в то же время в них чувствовалась сила и чёткая согласованность.

Однако для внимательного наблюдателя, если бы таковой нашёлся, во внешности Терёши для него многое представилось бы неожиданным, вернее, нестандартным. Большие серые глаза под удивительно широким лбом, скрадывающим его высоту, всегда чересчур серьёзные и болезненно-настороженные, будто всё, что видел Терёша, открывалось ему каждый раз как нечто новое, а потому непонятное. Впрочем, такой взгляд бывает и у человека, скрывающего тайну, либо знающего о предмете, попавшего в поле зрения, значительно больше, чем это требуется в обыденной жизни известно нормальному человеку, а потому ожидающего от увиденного какого-то подвоха.