Тут же у Нгубо подкосились ноги, он упал маленькой кучкой костей, обтянутых, будто спечённой временем кожей, блаженно ожидая своего смертного часа.

– Этого не может быть! – крикнул Глеб, обожжённый пониманием произошедшего. Так вот почему к нему вернулась молодость, вот почему он стал и продолжал становиться другим.

От его возгласа многие рабочие отбежали на почтительное расстояние, с ними отступил и Камилл, не сводя с Дудко округлившихся глаз. Даже побледневший Щербаков сделал шаг назад, но пересилил себя и смог сосредоточиться на лице Глеба. Наконец, он стряхнул с себя оцепенение и хотел сказать что-то, но тут закричали рабочие.

Из-за края остывающей к ночи дороги, окованный серебристым сиянием, показался Убо и молча и неотвратимо двинулся к вагончикам. Люди нестройной шеренгой отступали, оставляя Глеба одного.

– Что же мне делать? – почти обезумев, обратился он к тем, кто бросил его, к неподвижному комку Нгубо.

Но люди уходили от него, а Нгубо уже ничего не слышал.

Глеб осознал, что его бояться не меньше, чем самого Убо, что его не понимают, ведь между ними и им упала и обозначилась неосязаемая пропасть – тень разобщающего времени бытия…

И вдруг он услышал. Убо позвал его, и столько неожиданного открылось в его зове, что Глеб помимо воли глянул в бездонные печальные глаза странного зверя и прочитал в них свою судьбу.

Она вселяла надежду…

Оглушённый и безразличный ко всему Глеб, в сопровождении или сопровождая Убо, несколько дней бродил около строящейся дороги, подсознательно не рискуя забираться далеко в сторону от неё. И все эти дни не ел. Звери его обходили. Ночью он иногда лежал, пытаясь заснуть, но чаще шёл напролом через заросли кустов и трав, дорывая комбинезон, либо выходил к берегу речки и замирал сидя или стоя до рассвета.

Наконец, поздно вечером он пришёл в себя, во всяком случае, смог критически осмотреть себя и адекватно оценить своё поведение. Вернулась способность размышлять и осмысленно отреагировать на случившееся с ним.

Они как раз с Убо вышли к речке неподалеку от того места, где когда-то был холм. Почти рядом по шоссе прожужжала машина – кто-то проехал по побережью из лагеря строителей.

Непостижимо быстро темнело.

Звёздная ночь отрезала Глеба ото всего мира. Он сидел на песчаном валке, опершись спиной на крутой бок Убо. Спине было покойно и мягко от пружинившего руно зверя. Тускло, отражая звёздный свет, отражали глаза-плошки.

Глеб думал.

Бессмертие?.. Бред выжившего из ума старика или правда?.. Может быть и правда. Сидит же он рядом с Убо, а Коля Соколов умер… А он вот сидит! Повелитель Убо!.. Тьфу! Дикость!.. Да и нужно ли ему бессмертие?

Вся жизнь его, в которой было всякое – и плохое, и хорошее – прошла перед ним славными туманными видениями. Прожитое – как один солнечный день… Совсем недавно был мальчишкой, а теперь вот пятый десяток на исходе… А что может помнить бессмертный? Череду серых никчёмных дней и событий. Спать он перестал, значит, и ночей тоже.

«Но сам-то я, каким был, таким и остался? Или нет?» – спрашивал он самого себя.

Сжал кулак, ощутил в руке силу. Вздохнул – изменился он, помолодел лет на пятнадцать, а то и больше. Энергии хоть отбавляй. А как работать хочется! Сейчас бы в машину и – пошёл. Даже руки зашевелились в такт мыслям, словно рычагами подвигал.

«Что же теперь делать?» – не выходящий из головы вопрос. Как привязан к Убо. Может быть, опять его закопать? Бульдозером на него надвинуться, загнать куда-нибудь, завалить землёй и забыть?

Нет и нет…

– Эй! – он ткнул локтем зверя. Тот не отреагировал. – Исчадие! Тебя кто-нибудь послал на Землю? А?.. Если ты оттуда… – Глеб показал пальцем в небо и посмотрел на серебристую рябь звёзд, заглянувшую в его глаза своей необъятностью так, что он замолчал, поражённый не то догадкой, не то уверенностью, и ещё раз ударил Убо локтем. – А?.. Чёртова тарелка!..

К полуночи вдруг похолодало, но тепла от Убо не было, как ни старался Глеб использовать его волосяной покров. Впрочем, возможно, он заболевал, и поэтому тёплая ночь показалась ему холодной. Он встал, походил вокруг Убо, ощупал его руками. Убо сегодня не был похож на себя – каменная холодность и неподвижность, а глаза, идеально округлые и выпуклые, потускнели.

– Ты что, в спячку впал?.. Убо!

Глеб попинал его в бок. Убо, похоже, весил не очень много, песок под ним почти не проседал, и у Глеба вдруг созрел простой план. Что если перевернуть зверя, пока он и вправду спит? Его сферическая форма давала надежду, что в перевёрнутом положении он потеряет способность к передвижению и даст возможность хотя бы на короткое время освободиться от его опеки. И сходить в лагерь строителей, поговорить, узнать, не появились ли предложения об изоляции Убо. В конце концов, не век же коротать в обществе Убо!

Речка хоть и блестела в предутренней тьме, но света не давала. Оттого Глеб вслепую готовился к завершению задуманного. Убо не реагировал на его действия, даже когда он делал под ним подкоп в песке, чтобы цепко ухватиться руками за плоский край зверя.

Глеб ещё раз примерился и полевал на ладони. Нагнулся и заметил – глаза Убо поголубели. Убо просыпался или приходил в себя из своего непонятного состояния.

Следовало поторопиться. Глеб присел, запустил руки под твёрдый край брюшины Убо, упёрся и довольно легко приподнял его до пояса, подставил колени, перехватился руками и толкнул тушу от себя. Убо на мгновение застыл на ребре, закрыв тенью оловянный расплав реки. Хрустнул песок, и Убо перевернулся на спину. Через несколько минут он, раскачиваясь и разметая под собой песок, почти наполовину погрузился в него.

Отскочив в сторону, дабы избежать песчаной бури, поднятой Убо, Глеб теперь уже с некоторым сомнением думал о своём поступке.

Что было бы с ним самим, если его ткнуть головой в песок?..

Рвал и метал бы, и сыпал проклятия!

Но подойти к Убо и помочь ему перевернуться на брюхо боялся. И боялся будто бы не сам, что удивительно, потому что был готов подойти и опять перевернуть Убо с головы на ноги, если они у него всё-таки были. Однако страх приходил извне, боялись за него. Кто-то боялся, как бы он не сделал необдуманного шага и не подошёл бы к зверю, который, как теперь показалось Глебу, сам готовился перевернуться и предупреждает близко не подходить к нему.

Глеб отступил к прибрежной уреме и присел на сухой песчаный бугорок, стараясь рассмотреть через редеющую темноту действия Убо.

На светлом фоне реки, растворившей первые отблески начинающегося рассвета, можно было видеть оставшиеся на поверхности очертания зверя. Он замер, словно набираясь сил.

Так продолжалось с полчаса. Стали стихать ночные звуки: вскрики, насторожённые шорохи, отдалённый злобный рык. Зато послышался шелест листвы, ожившей от первого утреннего порыва ветра. Плеснула в реке мелкая рыбёшка, и можно было уже видеть круги, расходившиеся на воде.

Глеб прикрыл глаза – не утомился, а просто, чтобы хорошо слышать. Хорошо дышалось.

Но задвигался Убо… Глеб для верности протёр глаза, так как ему показалось будто из центра брюшины Убо в небо протянулся сиреневый тоньше спички луч. Луч набирал силу, утолщался, становился чётким и ярким. Даже пришлось отвести глаза. Глеб посмотрел вверх, куда устремился свет. Там от него концентрическими кругами плавно затухающие вдали сполохи.

Убо выгорал. Луч превратился в столб света, в трубу, светящейся тонким наружным слоем.

Феерическая картина длилась несколько минут. И когда оболочка излучения достигла размеров контура Убо, погасла. Стихли и сполохи.

Потрясённый Глеб молча смотрел на глянцевитую с синим отливом поверхность поддона Убо.

Убо… Нет! Это был уже не Убо. Глеб это сразу понял, как только подошёл к нему ближе. Перед ним лежала причудливо обработанная каменная глыба. И сам Убо, и его шерсть окоченели. И камень значительно прибавил в весе, соответствуя своему объёму. Поэтому никакие ухищрения Глеба – подкопы в песке, рычаги из подобранных жердей и просто натуженные упоры ног рук – не помогали перевернуть камень. То, что недавно было зверем Убо, слегка покачивалось и сильнее вминалось в песчаные отложения реки.