Тут же он высказал идею о своевольном выходе из Программы, и долго объяснял её Индевладу. Но по тому, как он описывал этот выход – путался и повторялся, – становилось ясным, что идея существовала только как идея, а как её реализовать Мамм не знал, отчего все его предложения выглядели несерьёзными.

Больше всего Индевлада настораживало посредничество в этом деле Преисподней. Индевлад считал это не приемлемым, а сам Мамм её боялся.

Серкор хладнокровно превращал фоков. И никто не мог им помочь, а ему помешать.

Солнце спало, наслаждаясь теплом и покоем.

Вывернутая Лакуна расширялась.

Хранительница никак не могла выйти из сладкого оцепенения.

Сама программа в программе…

Цепочка зависимостей, каждый мир в которой подвержен случайностям, потребовал мобилизации внутренней энергии Программы. Пришлось отказаться от развития многообразия собственной Вселенной и заняться тем, что называлось Природой.

Природа – поистине беспредельный мир неведомых образований, законов и зависимостей.

Да, Природа такое же порождение, как и она сама. Вначале было нечто компактное и искусственное, но обладающее всеми возможностями. Природа так же прошла через собственное осознание, выяснение своего места и, главное, вычленение из породившей её вселенной.

Наступило время узнать и разобраться, как Природа произвела своё выделение, чтобы воспользоваться её опытом.

Реальный мир.

Голос Мазкова, обычно высокий и оттого кажущийся взволнованным, в телефонной трубке терял эмоциональную окраску и чаще всего казался недовольным. Корчагин знал о такой перемене, и всё-таки почувствовал крепнущую неприязнь к непосредственному начальнику. Что он, на самом деле, из-за панибратства ему звонит? Есть дело, он должен там понимать, а не дуть губы при каждом звонке во внеслужебное время.

Выслушав Корчагина, Мазков высказал своё неопределённое: – Н-да… Корчагину послышался упрёк в свой адрес.

– В эксперименте участвуем мы все! – сказал он отчуждённо. – Потому должны и думать все. У меня в лаборатории разброд. Люди в ней разные. Для одних в программе просто квази, а для других личности. Но, повторяю, науки или каких-то там открытий не будет. Зато неприятности будут точно. Во всяком случае, у меня с группой. Она развалится, разбежится кто куда.

– Ты не драматизируй положение и не психуй! Что они у тебя, слабонервные, что ли? Не сам ли ты подбиваешь их на это?

– Вот что, Павел Андреевич, я повода не давал…

– Да перестань ты, Серёжа! Ещё не хватало нам с тобой из-за чепухи переругаться. Посмотри вон телевизор. Там твою любимую команду раскатывают. Уже три безответных…

– Павел Андреевич, я же серьёзно!

Сквозь слабый фон шумов Корчагин услышал досадливый вздох начальника.

– А если серьёзно, то решать что-то будем у Воробьёва. В понедельник. Потому что твоей позиции я не понял. Так что в понедельник. Завтра я поеду на лыжах кататься. Так что, Серёжа, меня дома не будет.

– Понятно…

– До свидания!

Сама программа в программе…

Есть Природа и она – часть её.

Найденная истина мобилизовала её на поиск путей собственного существования уже в первооснове, где многообразие и неисчерпаемость позволяли принять любую форму бытия, и наполнить его любым содержанием и законами – своими, локальными или подобными другим мирами, возникших до неё.

Угроза со стороны предшествующей программы ощущалась наиболее реально, что делало возникновение создаваемой Вселенной проблематичной, и тем более, поскольку поглощение окружающего мира требовало таких начальных энергий, поиски которых заведомо не могли увенчаться успехом.

Оставался путь, предвосхищённый ею в самом начале своего осознания. Можно использовать Лакуну для строительства нового мира, параллельного тому, что создал Лакуну. Так она выводила себя из-под воздействия случайных проявлений мёртвого, не осознающего себя мира предшествующей программы, и приобретала энергетическую независимость, получая нужное уже непосредственно, как неотъемлемую часть Природы.

Программа в программе.

Индевлад неожиданно обрёл уверенность в себе. Во всём!

Образ Создателей померк и вскоре был забыт, словно никогда не существовал в нём. Сам он, распластавшись, как ему казалось, на широченной платформе Мамма, мчался в холодной пустоте вспухающей объёмом Преисподней. Необозримо раздвинулись её границы, красноватое их присутствие виделось где-то на периферии распахнувшегося простора.

Повсюду возникали неведомые ещё никому образования, они росли и видоизменялись с головокружительной быстротой. И сам Индевлад ощущал себя разрастающимся до невероятно больших размеров. Ему даже стало казаться, что он размножен и рассеян по всему огромному пространству. Как новый вселенский дух, он присутствовал в каждой частице вещества, рождающегося, казалось, из ни чего, но как будто предопределённого своим появлением его Индевлада, капризом.

Он изрёк:

– Нужна жизнь, чтобы мир был не бесплодным!

И семена его желаний формировали царства и подцарства органического мира…

– Здесь будет область разума, чтобы созерцать и познавать вновь нарождённый мир, – говорил он мириадами символов, и потоки их, как частицы его духа, пробуждали сознание у животных и растений…

Теперь он сам был Создателем, созидающим Началом и воплощением Всего Сущего…

Реальный мир.

– Вы в молчанку со мной не играйте. Говорите, что произошло? – Воробьёв, только вернувшийся из командировки, не отдохнул, устал и желал одного – выпить большую чашку крепко заваренного чаю.

Появление ранних посетителей было некстати. Невесёлые Мазков и Корчагин заявились к нему и молча сели на предложенные кресла по ту сторону директорского стола. По тому, как начальник отдела и завлаб делано равнодушно не обращали друг на друга внимания, Воробьёв предположил – поссорились. Подумал удивлённо и неприязненно: – «Им-то что делить, с чего бы враждовать? Одно дело делают…»

– Эксперимент наш, – глядя перед собой, сказал Мазков, – приказал долго жить.

– А-а, вон в чём дело. Рассказывайте! Давайте вы, Сергей Владимирович.

Корчагин неохотно проговорил:

– Что рассказывать? Их Программа куда-то исчезла… растворилась… От них сейчас сведения поступают скупые. Только по расшифровкам кое о чём догадываемся. Наукой они перестали заниматься. Апатия, частичный паралич… Застывают… – Голос Корчагина стал крепнуть, но обрёл прерывистость, как если бы ему не хватало воздуха.

– Надо исправлять положение, – воспользовался паузой Мазков.

– Что ты собираешься там исправлять?

Мазков впервые обратился лицом к Корчагину.

– Так что ты предлагаешь, в конце концов? Прервать?

Корчагин склонил голову к столу, кивнул.

– Постойте! – Воробьёв дёрнул щекой, схватил ручку, нервно покрутил её в пальцах. – Есть возможность исправить что-либо?

– Нет! – решительно ответил Корчагин.

– Думаю, да, – одновременно с ним, но неуверенно, произнёс Мазков.

– Так да или нет?

– Нет!

– Если Сергей так говорит… – Мазков усталым движением провёл кончиками пальцев от виска к затылку. – Значит, нет.

Они помолчали.

– Как я понимаю, – прервал тягостную тишину Воробьёв, – это не всё, что вы хотите мне сказать?

– Не всё, Олег Владимирович, – Корчагин покривил узкие губы в мучительной усмешке. – Не всё! Группа вот моя распадается. Многие решили поменять, как говорится, место работы. Уйти из лаборатории.

– Это почему же? – сообщение Корчагина не особо тронуло директора, у него от трудных дней командировки притупились чувства, однако умом он понимал – это неприятное известие. – Переругались?