Корчагин коротко кивнул.

– Индевлада. Индексовый Владимир… А ведь любопытно у них придумано ввести в Программу Наблюдателя, его Помощника, Проводников, группу изоляции!

– Любопытно-то любопытно, – опять вздохнул начальник отдела. – Но как они это сделали? Попробуй ты ввести такого Наблюдателя… Не знаешь как? То-то. А у них всё это просто… Как будто. И ещё такой детский вопрос. Зачем они Наблюдателя вообще ввели? Цель? За кем или за чем наблюдать? Не думали?

– Расшифровываем, Павел Андреевич. Но пока… Они же там свой язык программирования придумали. Сверх экономичный и простой. Над ним работаем… Над всем работаем. Но то, что мы сами создали, стало выходить из-под контроля, а то, что создали они, просто не поддаётся осмыслению. Одни догадки. Там свои законы действуют.

– Н-да… Столько нового, а они там одну единственную заявку не составят. Весь эксперимент споткнулся на этом. По этой заявке мы могли бы кое-что определить. А они… Ведь всё похоронят! Глупостей наделают. Потом гадай и доказывай, что было, а чего не было… Ты-то чего там упёрся? Кровать тебе подавай! Заявка нужна, кто бы в неё не вошёл.

– Да не упёрся я. Сны там у Селянинова телепатические… Тьфу ты! Привязалось! Путаю всё время того и нашего. Спрашиваю его сегодня. Володю. Нашего. Так вот спрашиваю, что он видит во сне? Он говорит, что только девушек… А Татьяна Славина грозиться уволиться.

– Н-да…

Программа в программе.

Солнце отдыхало.

Чтобы светить, надо отдыхать. И ничего не помнить. И погрузиться в себя без остатка. И дышать: вспухать и опадать то внешней, то внутренней оболочками.

Тихо, славно, тепло!

Фоки без устали шли вперёд. Но дорога становилась угрожающе узкой. Новым вскоре пришлось ослабить связи. Бессмертные заволновались – некоторым из них не стало хватать места под Покрывалом Единения. Плевки Хемов порой не достигали цели.

Могли быть последствия, но фоки продолжали идти вперёд.

Серкор поджидал их в самом трудном для перехода участке пути. Живущий за счёт энергии Солнца и темноты, он всегда бодрствовал и всегда был нацелен на уничтожение фоков. Он превращал их в новые образования, необходимых для создания картины погибших Грёз.

Фоки боялись Серкора.

Его внезапное появление шокировало их. Отчаянный сигнал бедствия, могущего остановить важную экспедицию к Солнцу и даже не подпустить к нему посланцев, умчался назад, к оставленным соплеменникам, и всполошил их. У них вспыхнули костры, собирая Курителей и Новых. Хемы кричали в голос:

– Хранительница, очнись! – и плевали в костры.

Пламя костров рваными ревущими рукавами достигали уже верхнего края каньона.

Курители могучим дыханием добавляли силы Хемам, отчего голоса их крепли и крепли. Слаженный и всёсокрушающий крик пронизал стены до самой Преисподней. Стены резонировали и усиливали вопль:

– Хранительница, очнись!

Хранительница Всех Даров и Порядка слышала крик фоков, но никак не могла избавиться от блаженного оцепенения. Оно наступило внезапно, словно она окунулась в него. И пришло оно из Преисподней. Там что-то творилось, а она не могла понять что, а потому не знала, как на всё это реагировать, и млела в оцепенении.

Непредсказуемость – вот что она ощущала в тот момент, когда её достигла просьба фоков о помощи.

Непредсказуемость – это Непорядок.

Потом наступило оцепенение…

Реальный мир.

Селянинов, хотя и сказал Корчагину о снящихся ему девушках, знал, что сказанное – неправда. Сказал по инерции, всегда так говорил.

В последнее время ему снилось чёрте что, как он сам себе сказал как-то утром после очередного такого сна.

То он снился себе коровой, у которой замёрзла спина, и это чувство преследовало его весь день. Однажды он всю ночь проплутал в лабиринте непонятного странного мира, где многократно подвергался опасности и, в конце концов, был съеден безобразным чудовищем. Всё было бы нормальным, потому что подобные сны ему снились и раньше. Не подряд каждую ночь, но снились. Но теперь, если его съедали, то настолько ощутимо и с такими подробностями, что он вскакивал среди ночи с бьющимся от ужаса сердцем.

В эту ночь ему привиделась картина атомного нападения. Во сне он спал и проснулся от взрыва бомбы. «Все вниз, к земле!» – кричал он и стаскивал кого-то с высокой кровати или платформы. Оказалось, он будто бы спал на улице, а стаскиваемый был его сыном, хотя в жизни у него имелась в наличии одна дочь, да и та, поздний ребёнок, пяти лет от роду. А сыну во сне перевалило, наверное, за все двадцать. Да и не он один, а три сына насчитал Селянинов с удивлением. И все от Татьяны Славиной, она ему там, во сне, была женой. И весь вид её говорил: – вот видишь как тебе со мной хорошо – у тебя три сына.

О сыновьях он всегда мечтал…

Он проснулся среди ночи, взбудораженный и обеспокоенный видением: огромная оранжевая полусфера, как её показывают по телевидению, поднималась над городом, испарялись или мгновенно сгорали дома, деревья, заводские трубы, коих было натыкано слишком много, как деревьев в лесу. Оранжевая волна накатывалась на дом, где до этого он спрятался со своей многодетной семьёй, и он философски рассуждал перед взрослыми детьми о бренности человеческой жизни.

С этим и проснулся и ещё долго думал о том же: как коротка жизнь и как она уязвима, а он живёт так себе – ничего не успел и не успеет, пожалуй, уже сделать. Даже на Татьяну внимания не обращает. Не высохнут ни глаза, ни язык, если он на неё посмотрит и поговорит с ней. Ведь жизнь проходит. Лариска растолстела, да и сам он от спокойного размеренного бытия жирком стал зарастать. Прав, наверное, Игорь Ветров, говоря, что это всё от лени и от мыслей: как бы чего не случилось, кто бы чего ни сказал.

Надо дерзать, искать, пробовать, – уговаривал он себя, бессонно глядя в потолок.

Вновь засыпал с уверенностью свершившегося факта, что завтра утром по дороге в институт поговорит с Татьяной.

Программа.

Мазков жаловался Воробьёву:

– … и Корчагин вкупе с ними. Сладу нет. Может быть, его заменим кем другим?

Однако директор, казалось, был глух к его претензиям, хотя, как будто, понимал заботы начальника отдела.

– Я их мало знаю, – наконец, словно через силу, сказал он отчуждённым голосом. – Это который Корчагин? Сергей? Его знаю. Пусть себе работает. Вы с ним лучше об эффективности Программы подумайте. Открытие абсолютного преобразователя хорошо, но что он нам даст? Я говорил там, – он поднял палец вверх, – кое с кем. Он им не нужен.

Мазков даже подпрыгнул на стуле: как же так? Вчера ещё разговор шёл о скорейшей подаче заявки на открытие, а сегодня – не нужен! Впрочем, начальству виднее, спорить с ним бесполезно и рискованно.

– И нам не нужен, – сказал он бодро.

– Но… – Воробьёв насупился. – Зачем тогда… весь этот… переполох с подачей заявки?

– Это же ты… – начал было напоминать Мазков, откуда исходила инициатива, но не напомнил.

– А где были вы? У меня сто дел, у вас – одно!

– Олежек… Олег Владимирович…

– Так вот что, Павел… э-э… Андреевич. Предложи-ка этого Серкора кому-нибудь. Через прессу, что ли. Рекламу дай. Продаётся, мол. Кому нужен? А нам он зачем? Если там, – директор опять ткнул пальцем вверх, – им не заинтересовались. Пусть Корчагин своему Индексовому даст задание искать что-нибудь ещё. Получше! Эдакое! Что нам нужно, а не всем. Да побыстрее! Время не терпит. Ты в ответе будешь.

«…на палубе появились крысы. Они бегают и топают лапами. Программа себе на уме. Индевлад в Лакуне, не видим его, не слышим…» – из Эндэза, запись от руки.