— Не копайся в дерьме, которого не понимаешь, — шепчет Рейнджер, а затем проносится мимо меня и выходит за дверь ванной. Дверь за ним захлопывается, и я вижу мрачные лица остальных четырёх парней. В воздухе витает эта темнота, которая мне не нравится.

— Что я сделал? — спрашиваю я, и мой голос эхом отдаётся в роскошной мраморной ванной.

— Тебе следует уйти. — Черч смотрит на меня пустым взглядом, от которого у меня мурашки бегут по коже.

На долю секунды я почти протестую, просто из врождённого упрямства. Близнецы не дают мне ни единого шанса, делая шаг вперёд и хватая меня за обе руки. Они бесцеремонно опрокидывают меня на задницу, их зелёные глаза темнеют, когда они смотрят на меня сверху-вниз, задевая мою поясницу и ругаясь.

— Что, чёрт возьми, здесь происходит? — огрызаюсь я, и они оба обмениваются взглядами.

— Только идиоты пиздят о сестре Рейнджера, Чак, — отвечают они, показывая мне языки и одновременно показывая средние пальцы выводя меня из себя. Дверь ванной захлопывается у меня перед носом, и я остаюсь сидеть одна в темноте и размышлять.

Мысли, которые приходит мне в голову… далеки от приятных.

Но сестра Рейнджера? Интересно…

На следующий день я снова оказываюсь в библиотеке, роюсь во всех старых ежегодниках в поисках каких-либо признаков того, что ещё один Вудрафф посещал Академию Адамсона. Однако единственный человек, которого я могу найти, — это Эрик Вудрафф, живший почти на два десятилетия раньше пропавшей девушки.

— Ты снова здесь шныряешь? — спрашивает меня мистер Дэйв, появляясь, как тень, в конце прохода. Я подпрыгиваю, холодок пробегает по моей спине, когда я прижимаю ежегодник Эрика к груди. Я собираюсь сфотографировать страницы телефоном. Зачем, я точно не уверена. Что-то внутри меня говорит, что я должна просто уйти и оставить всё это в покое.

Но… Я не люблю секреты, особенно те, которые заставляют всех остальных чертовски нервничать. Что они скрывают и почему они это скрывают? Я думала, что я была первой девушкой, которая посещала Адамсон, а теперь я узнаю, что всё это ложь. Только… нигде нет никаких следов прошлой девушки. Ни в старых ежегодниках, ни даже в Интернете.

Прошлой ночью я провела несколько часов, просматривая социальные сети Рейнджера, просматривая его семью и друзей, и нигде не смогла найти ни одного упоминания о сестре. В этом есть что-то неправильное. Например, как человек может исчезнуть так бесследно?

— Я просто провожу кое-какие исследования для статьи, — отвечаю я, не дрогнув, глядя в тёмные глаза мужчины сверху-вниз. — Мне просто нужно ещё около пяти минут, чтобы сделать пометки, и я уйду отсюда.

— Хм. Просто помни, что мы закрываемся через двадцать минут, — рявкает он на меня, и я подпрыгиваю. Я не единственный студент в библиотеке, который в явной панике пялится на библиотекаря. Он чертовски пугающий. Несколько других парней опускают глаза и погружаются в свою работу, опасаясь привлечь его внимание.

Я киваю, и он снова исчезает, оставляя мне достаточно времени, чтобы сфотографировать страницы на телефон. Я делаю несколько снимков за годы до и после окончания выпускного класса пропавшей девочки Вудрафф. Может быть, если я смогу найти кого-нибудь из них на Facebook или ещё где-то, у них будет больше информации. Наверняка кто-то из них знал её, и, возможно, у них даже есть свой собственный экземпляр ежегодника.

Позже тем же вечером, когда я возвращаюсь в общежитие для девочек, я сравниваю фотографии Эрика Вудраффа с девушкой на снимке.

У них одинаковые тёмные волосы, одинаковые сапфировые глаза и высокие скулы. Теперь, когда я ищу это, легко увидеть, что Рейнджер связан с двумя другими. Судя по моим наблюдениям в Интернете, Эрик Вудрафф теперь носит фамилию своей матери Уоррен после какого-то скандала. Очевидно, он какой-то крупный бизнес-магнат с сомнительными политическими связями — он также отец Рейнджера, хотя поначалу вы бы этого не узнали. Не похоже, что они имеют много общего друг с другом.

Той ночью, возвращаясь в общежитие для парней, я снова слышу болтовню в лесу и вижу, что Спенсер и его приятели пересчитывают деньги. Я мельком наблюдаю за ними из-за деревьев, но мне неинтересно вмешиваться в то дерьмо, которое они затевают. Похоже, они продают травку, но какое мне дело? Марихуана в любом случае должна быть легальной; в Калифорнии.

Пробираясь на цыпочках обратно между деревьями, я в конце концов натыкаюсь прямо на серебристо-волосого придурка на тропинке. Он скрестил руки на груди, явно ожидая меня.

— Как тебе удалось так быстро добраться сюда? — шепчу я, и он пожимает плечами.

— Мой брат научил меня всему, что знал об этих лесах, задолго до того, как я поступил в эту школу. Не думаю, что в этом кампусе есть место, о котором я не осведомлен. Я знаю, что у тебя есть своё маленькое убежище в заброшенном общежитии.

У меня сжимается горло, и мне приходится проглотить комок.

Бирюзовые глаза Спенсера сверкают в темноте, как у кошки, когда он подходит ко мне, кладя предплечье на ствол дерева над моей головой. Теперь я чувствую его запах, это древесное тепло, столь же грубое, сколь и искусное. Провокационный. Слюнки текут. Ох.

— В тебе что-то не так, — говорит Спенсер, глядя на меня сверху-вниз своим проницательным взглядом. — Я имею в виду нечто иное, чем отталкивающая бравада, ради которой ты так стараешься.

Я усмехаюсь и собираюсь нырнуть под его руку, когда он хватает меня за плечи и прижимает спиной к дереву, выбивая из меня дух. Спенсер наклоняется и изучает моёлицо, с интересом прислушиваясь к моему неровному дыханию и бешено колотящемуся сердцу. — Я выясню, в чём дело, придурок. Запомни мои слова, Чак: что бы ты ни скрывал, я это разнюхаю.

— Можешь, блядь, попробовать, — огрызаюсь я в ответ, зная, что, вероятно, это плохая идея — злить этого парня, когда мы совсем одни в темноте с двумя его дружками в пределах слышимости. — Но я не скрываю ничего, что стоило бы знать. Почему бы тебе не рассказать мне, почему все взбесились, когда я заговорил о сестре Рейнджера?

Глаза Спенсера сужаются до щёлочек, и он наклоняется ближе ко мне, резко выдыхая и ероша мои волосы. Это движение заставляет меня вздрогнуть, и я чувствую, как мои соски твердеют под тугой тканью моих бинтов. В этот момент моя грудь почти отчаянно жаждет свободы. Я почти могу представить, как Спенсер снимает с меня пиджак, пальцами развязывает край повязки, поворачивает меня по кругу и…

Его глаза слегка расширяются, и самодовольный мужской смешок срывается с его красивых губ. Прежде чем я успеваю понять источник этого, Спенсер хватает меня за подбородок и наклоняет моё лицо к своему, ухмылка расползается по его губам. Он освещён лунным светом, отчего его пепельные волосы переливаются серебряными искорками.

— Теперь всё обрело смысл, — выдыхает он, его рот слишком близко к моему, чтобы чувствовать себя комфортно. Я пытаюсь вырваться, но он крепко сжимает мою правую руку, впиваясь пальцами в мою плоть. — Не знаю, как я не замечал этого раньше; это слишком очевидно.

Моя очередь, чтобы мои глаза расширились, а сердце заколотилось. Нет. Он знает мой секрет. Он знает. Он, чёрт возьми, знает. Я открываю рот, чтобы возразить, умолять его сохранить это в секрете, когда он продолжает говорить.

— Ты гей, не так ли, Чак? — спрашивает он, и мои губы приоткрываются от удивления. Спенсер проводит кончиками пальцев по моему горлу, и я отталкиваю его руку как раз перед тем, как он добирается до моей груди. У меня такое чувство, что если он дотронется до меня там, то узнает.

— Мне нравятся парни, и что с того? — я огрызаюсь, потому что это не ложь. — Это не значит, что ты мне нравишься. — Я подхожу, чтобы ударить его коленом по яйцам, когда он просовывает ногу между моими, используя своё тело, чтобы прижать меня к дереву. Я стискиваю зубы, но не могу заставить своё сердце бешено колотиться, а тело болеть. Нравится ли мне, когда он прикасается ко мне, на самом деле? Я отказываюсь это признавать.