Воспламенился мозг господина Кезиса, как раскаленная смола, поймавшая искру, вспыхнула фантазия. Увидел он свои мысли в виде живых картин и не мог больше лежать на месте... Забыл синеву неба, белых барашков и лесную тишь. Все спуталось, переплелось, смешалось, словно длинная леска в огромный ворох... Где начало, где конец? Что свое, что чужое? Что верно, что сомнительно?
Сам не почувствовал господин Кезис, как вскочил с земли, как, достав карандаш и блокнот, принялся распутывать факты и гипотезы и писал, писал, писал. Без передышки в сладостном желании объяснить миру мир и найти рецепты для его спасения.
В висках стучали молоточки, перед глазами вспыхивали искры, мысль подгоняла мысль, одна другой краше. Надо было все зафиксировать. Все. Ничего не пропустить, пока не схлынуло вдохновение. Поэтому, когда настала ночь, разжег костер под огромной елью, и снова писал, забыв про себя, Папоротника, трупы и даже про Регину Суднюте. Он чувствовал, что стал могуч умом, телом и духом, как Моисей на горе, вкусивший манны небесной. Лишь под утро голова стала клониться вниз, а рука перестала слушаться. Заныла кисть. Господин Кезис спрятал записки у сердца, растянулся навзничь, счастливый, как косарь, скосивший огромный луг, и мгновенно превратился в маленького Зенукаса, побежал за своим Тузиком, скача через прокосы...
Проснулся от того, что его лизал Папоротник. Во рту было сухо, голова болела, зубы отбивали дробь. Трясла дрожь, а воздух лучился красочными кругами, каждое дерево, каждая веточка и даже Папоротник были обведены красным контуром. Мир стал удивителен. Оставалось только чуть-чуть согреться и приступить к своим подвигам, потому что солнце вместо того, чтобы подниматься, опускалось все ниже, окрашивая кровью небо и землю. Черт возьми. Значит, проспал целый день. Спасибо тебе, Папоротник, что разбудил. Когда вы вернетесь домой, хозяин устроит в твою честь пир. Призвав на помощь своих агентов, изловит всех бродячих сук и псов Утянского уезда и торжественным голосом монаха Еронимаса спросит: «Кто вы такие, братья и сестры, по сравнению с моим Папоротником?»... И ответит: „Sine nomine vulgus“, или, выражаясь языком Юлийонаса Заранки, — беспаспортная толпа, люмпен — пролетариат! Всех вас перевешать надо, перестрелять, на цепь посадить. Но заслуги Папоротника перед полицией государственной безопасности и самим господином Зенонасом Кезисом дают основание провозгласить вселенское отпущение грехов или, говоря служебным языком, амнистировать вас, отпустить на лоно природы... Так что лайте и войте от счастья. Ваш спаситель Папоротник тоже последует за вами, поскольку вместе со своим хозяином бросает собачью службу в полиции безопасности и с этих пор вместо уголовного Государственного кодекса исповедует лишь законы природы».
Ах, Папоротник, последний раз хозяин привязывает тебя под елью и в последний раз тебе говорит:
— Охраняй могилу Фатимы и чтоб не пискнул, пока я не вернусь.
Расцеловался господин Кезис со своим мудрым псом и унёс свою разгоряченную голову, продираясь через кусты.
Рокас Чюжас уже сгорал от нетерпения и до смерти обрадовался, что разбойник вернулся от своей бабы такой посвежевший, багровый, будто свекла. Его собственные румяные щеки малость распухли и были исцарапаны. Оказывается, позавчера ночью, когда он шел к Стасе, у гумна Швецкуса на него набросился с топором Анастазас. Если бы не браунинг, вряд ли бы унес ноги. При виде оружия Анастазас упал ничком и завыл: «Пятрюкас, помилуй! Оставь покамест в живых. Я исправлюсь!»
Рокас Чюжас, не зная, что делать, отобрал у него топор, стукнул его рукоятью браунинга по хребту и убежал, потому что из баньки уже выскочила Стасе в одной сорочке и закричала: «Пятрюкас, где ты?» Весь городок теперь звенит, что Пятрас Летулис шел в гости к своей любимой... Тем более, что Анастазас, очнувшись после испуга, твердит то же самое... Так что вряд ли стоит сегодня ночью соваться в Кукучяй, когда вся полиция и шаулисы на ногах... Вдобавок, Мешкяле снова вызвал из Утяны этого ужака Заранку. Дочка Гужаса Пракседа распустила слух, что после двенадцати ночи под его руководством полиция произведет повальный обыск в квартале босяков, чтобы найти Пятраса Летулиса и золото пани Шмигельской, которое, по словам Тамошюса Пурошюса цыган Мишка раздал работягам, что помогли выпустить из кутузки колдунью Фатиму. Так что весь городок не сомкнет глаз. Будет бодрствовать. Слишком уж рискованно. Может, отложим поход на другой день.
Но господин Кезис проявил настойчивость. Его мозг полыхал ярким и жарким огнем. Он вырвал из рук Рокаса Чюжаса револьвер, вставил обойму и бегом пустился в Кукучяй. Риск — благородное дело. У кого нету храбрости, тому разбойником не быть. Надо успеть справиться с этими сволочами еще до двенадцати ночи.
— Дядя! Дяденька, что ты придумал?
— Мы их всех в кутузку запрем и подпалим. Ха-ха-ха! — задыхаясь, хохотал Кезис и уже видел, видел воочию, как Юлийонас Заранка корчится в пламени.
— Дяденька, ты — как знаешь... Я не могу... Мне завтра рано вставать... — заохал Рокас Чюжас.
— Не канючь! Вперед, наймит Блажиса, раб презренный! — скомандовал господин Кезис и ткнул дулом револьвера в спину Рокаса.
— Дяденька — смилуйся... У меня вся жизнь впереди.
— Нет дороги назад. Закаляйся, Рокас Чюжас. Разбойниками и убийцами не рождаются, а становятся.
— Дяденька!..
— Ни слова! Ухлопаю как собаку!
— О, господи, боже мой! Бегу!
Но перед самым городком Рокас Чюжас скорчился в три погибели на земле и стал божиться, что у него кишки скрутило. Господину Кезису некогда было с ним валандаться, потому что он уже догорал. Пламя из головы перекинулось во все тело. Запахло пеплом и дымом. Неужто он заболел? Неужто!..
— А ну тебя!.. Покажи, где изба Пурошюса, и чеши домой!
— Вон там, где высокий тополь.
— Спокойной ночи, презренный трус!
— Дяденька, что ты надумал?..
— Если сын работяги меня выдает на полпути, то, может, вор приютит...
— Дяденька, откуда ты его знаешь?
— Не твое дело.
— Дяденька, он заодно с полицией идет. Попадешься.
— Прочь!
И господин Кезис побежал к высокому тополю, но чувствовал, что Рокас Чюжас с лопатой следует за ним, как зловещая тень. А ноги все хуже сгибались в коленях, все труднее было удержать голову. А может, это страшный сон? Господи, не завидуй моему счастью. Позволь проснуться или добраться до избы Пурошюса и назвать хозяину свою настоящую фамилию, имя, должность, попросить сварить липового настоя и положить сто литов на стол, чтобы никому ни гу‑гу. Завтра господин Кезис будет здоров. Он не может болеть. Он не имеет права. Никогда-никогда он еще не болел. Исполнение служебных обязанностей всегда придавало ему сил. Почему же на сей раз, когда он выполняет гуманнейшую миссию?.. Почему же, господи, ты покинул его?.. Почему приклеил к нему эту грозную тень убийцы с лопатой? Неужели прав Заранка? Неужели этот простой деревенский батрак согнет Кезиса в бараний рог? Господина Кезиса, которого еще никому не удалось перехитрить за целых двадцать лет службы! Так почему же его обуглившаяся рука сжимает револьвер?
— Стой! Ни шагу ближе! — крикнул господин Кезис, обернувшись у самой двери.
Слава богу, Рокаса Чюжаса за спиной не оказалось. Рокас Чюжас, будто черт, вырос из-под земли... впереди... Молнией сверкнула лопата, и ударил гром в голову. Падая в пропасть, господин Кезис машинально нажал на спуск... Попусту. Потому что в руке револьвера не оказалось. Голова как чужая, гулко ударилась о порог, раскололась пополам, бросились врассыпную мысли. А господин Кезис превратился в Тузика и, громко лая, убежал в заросли красного папоротника.
Проснулся господин Кезис в трепетном свете свечи. Женщина с неприятным лицом держала огарок, а востроглазый мужчина шарил в его карманах, рылся за пазухой, переворачивал его, будто мешок, то на спину, то на живот. Сопротивляться не было сил, а хуже всего, что язык не повиновался. Не мог господин Кезис вымолвить ни слова, хотя востроглазый мужчина, заметив, что он открыл глаза, настырно стал спрашивать имя и фамилию. Видно, он был безграмотен, потому что держал в руках паспорт господина Кезиса и, с любопытством поглядывая то на документ, то на оригинал, цедил сквозь щербатые зубы:
