— Нет. Нет. У тебя в голове помешалось, Рокас Чюжас? Насчет них полиция все костелы Литвы предупредила. Единственный выход — польскую границу перейти да там обвенчаться. В Вильнюсе! У алтаря Острых ворот!
— Так чего же мы ждем, дяденька? Почему не бежим? Разве ты в сваты не годишься, а я — в первые дружки? Главное — Мешкяле с Анастазасом пьяных укокошить, а Заранка — пустое место. Он близорук. Смазал тылом ладони по очкам, и нету человека... А кроме того, запомни, я этому ужаку большой палец откусил во время обыска, когда они меня втроем лупили. До сих пор ходит с подвязанной рукой. Наш Кулешюс уже объявил всем, что он тоже бешеный, как баран Анастазаса. А тезка барана, слыхал я, угрожает мне Димитравасом. Я им, гадам, всем троим отплатил бы сторицей за свои синяки да шишки! Дяденька, будь человеком, пошли. Дай-ка обойму. Посмешим народ в Кукучяй. Без кровопролития обойдемся. Только всего три раза вверх выстрелим, чтобы все босяки сбежались к участку и увидели, как мы этих трех воришек связали, на спину под забором уложили да обмочили. На всю жизнь твоим должником остался бы, дяденька.
— Не горячись, Рокас Чюжас. Спокойнее, — сказал господин Кезис, преисполнившись теплыми чувствами. — Я с тобой согласен. Мы уж найдем на них управу. Но стоит ли спешить? Разве горит? Ведь сто раз лучше все как следует вынюхать, когда ты в Кукучяй отправишься — к Стасе с приветом от Пятраса, а мне, старику, лучше у своей бабы отдохнуть, все обдумать и составить план нападения на кукучяйский участок от «а» до «я»? Дать маху в нашем деле легче легкого, а исправиться — ни малейшей возможности. Еще мой покойный папаша, знаменитый на всю Литву разбойник, говаривал: кто действует с головой — не пойдет на упокой.
— Может, оно и правда...
— Все, поговорили. Тащи лопату. Скоро первые петухи запоют.
— Но запомни, дяденька. Обманешь — в наших краях не показывайся.
— А чего ты боишься? Я же свой браунинг тебе отдаю в залог за лопату.
— Да что этот твой браунинг без пули?
— А что пуля без браунинга?
— Ох, дяденька, с тобой говори, да камень в руке держи.
— Мы с тобой споемся, Рокас Чюжас. Споемся. Ты тоже не лыком шит, как погляжу.
— Дай боже, чтоб твои слова — господу прямо в ухо.
Рокас Чюжас ветром умчался в кусты и мигом вернулся. С лопатой. Попрощались оба, как старые знакомые. Руку друг другу пожали. Рокас побежал в сторону Кукучяй, а господин Кезис достал из-за пазухи сорочку Фатимы Пабиржите, сунул под нос Папоротнику и вслед за ним побрел по Рубикяйскому лесу.
Ночь напролет пробродили они без всякого толку. Устали, сбились с ног, но и не думали сдаваться. Шли и шли... Вдоль и поперек бродили, кружили, пока, наконец, под вечер следующего дня Папоротник, задрожав всем телом, вдруг вытянулся струной и потащил своего хозяина в чащу молодого ельника, жадно нюхая воздух и жалобно скуля. Слаба богу, чутье не обмануло господина Кезиса. Не зря страдал. Когда Папоротник всеми четырьмя лапами принялся расшвыривать рыхлую землю, господин Кезис бросился с лопатой ему на помощь и обнаружил искомое. Молодая женщина лежала на спине. С распущенными волосами, широко открытыми глазами, обнаженной грудью со своим ребенком под мышкой. Придушена и заколота. Под левой грудью чернела запекшаяся рана. Господи, как красива была эта женщина, даже запачканная землей! Впервые в жизни господин Кезис увидел обнаженную женщину так близко. Сердце сжалось, захватило дыхание... Кое-как зарыл яму, стал корчиться от судорог. Тошнило, но желудок был пуст. Выбравшись на четвереньках из ельника, господин Кезис отыскал родничок, напившись живительной воды, повалился на спину, тупо глазел на голубое небо, на белые пуховые облака, на трех ястребов, которые кружили в пьянящих высях, вызывая ужас у лесных ворон, пока не появился странный вопрос из глубины неба или, может, из взбудораженного мозга: скажи, Зенонас, чем же эти двое убийц белоснежной Фатимы, опекаемых Заранкой, отличаются от тебя, когда ты, опекаемый государством, топчешь и душишь свою любимую учительницу? По сути дела — ничем! Так что этот фанатический крестовый поход — не только акт возмездия против преступников, но и против самого себя, против всей прежней твоей жизни, против службы и даже — государства, где крупные и мелкие подлецы, связанные одной служебной цепью, как бусинки одних четок, стали грозной силой... Чего же стоит государство, если чиновник безопасности Зенонас Кезис, защищая его интересы, может омрачить или совсем лишить света дня ближнего своего, не желающего мириться с несправедливостями и вопиющего во всеуслышание подобно Иисусу Христу: «Изыдите из храма, фарисеи и мытари!» Господи, целых двадцать лет Зенонас Кезис не делал ничего другого, только судил других во имя вбитых себе в голову политических идей, носители которых, пожалуй, недалеко ушли от Клеменсаса Страйжиса, Юлийонаса Заранки и даже от Болесловаса Мешкяле с этим тупицей Анастазасом... Всевышний судия, спасибо тебе за прозрение. Настал черед Зенонаса по-мужски раскаяться в ошибках и приговорить себя, чтобы после этого подвига начать совершенно новую жизнь — чистую и прозрачную, как небесная голубизна с белыми барашками облаков... Не смейтесь, черные вороны! Перестаньте хохотать! Господин Кезис еще не сходит с ума. Наоборот. Ума прибавилось, когда он прикоснулся головой к теплой, душистой земле и окунулся взглядом в голубую бездну, в которой парят три белых, наводящих ужас ястреба. Можешь позавидовать, Регина. Твой смертельный враг улыбается. Далеко-далеко отступила мысль о самоубийстве. Господин 3енонас бросит службу, купит хозяйство среди лесной тиши, женится на девушке, простой, доброй, необразованной, без всяких политических идеалов, и будет жить, жить, жить...
Следовательно, остается сосредоточиться и написать последний рапорт и доказать, кто является авторами этих ужасающих уголовных преступлений и почему долголетний чиновник государственной безопасности Зенонас Кезис после мучительных раздумий решил прервать свою служебную карьеру, не уходя на заслуженную пенсию по состоянию здоровья, а выходя в отставку и отмежевываясь от всего своего прошлого из-за скверной моральной атмосферы в Утянском уезде и отвратительного политического климата в государстве, когда верхушка наших таутининков отреклась даже от идеи освобождения Вильнюса. В этом смысле он не стесняется присоединиться к шефу рецидивистов Заранке, который предсказывает эксцессы в государственном масштабе... если не будут приняты кардинальные меры против общественных бацилл гниения, которые распространяют высокие чины типа Страйжиса, пекущиеся лишь о своих креслах и утолении низменных страстей и давно забывшие десять заповедей божьих; ведь именно поэтому и появляются такие взывающие о возмездии факты, как страшная ночь накануне дня святого Иоанна в Кукучяйской волости. Рапорт следует завершить предложением департаменту государственной безопасности обоих убийц и их опекуна Заранку посадить в железные клетки и на повозке бродячего цирка возить по городам и весям Литвы, посадив возницей Клеменсаса Страйжиса, облаченного в одежду арестанта, и взяв в проповедники знаменитого капуцина синебородого отца Еронимаса, который всем вместо евангелия читал бы рапорт господина Кезиса. После рапорта отец Еронимас выступил бы с проповедью, призывающей всех государственных чиновников обновиться во Христе, и провозглашал бы трехдневные моления в местном костеле, где, исповедовавшись за всю жизнь и приняв причастие, чиновники получили бы право трижды плюнуть в трех преступников и их возницу, дабы потом их самих перед костелом, встав около этих клеток, оплевали другие — рядовые люди каждого уезда, многожды страдавшие от произвола местных чиновников. Это покаянное путешествие завершить в Каунасе перед костелом Витаутаса Великого, призвав сюда президента Сметону, премьер-министра Миронаса, рядовых министров и директоров департаментов и повторив ту же самую церемонию, как в уездах, только с исполнением государственного гимна, потом утопить обоих убийц, а их опекуну Заранке отрубить голову и надеть ее на высокий кол у моста, как поступали в древности англичане на своей Темзе, дабы на веки вечные запомнился тот день, объявленный государственным праздником — «Днем самоочищения нации». Палачом преступников назначить их возницу мягкотелого Клеменсаса Страйжиса.
