— Да.

— Повтори всё.

— Если бесогонишь — давать лещей, если не помогает — резать. Лежишь восемь часов — звать Джин, от тебя не отходить… А это вообще как?

— Вот, молодец, — Сехем улыбнулся. — Поэтому обычно погружения делают втроём.

— Так как я Джин-то позову, если отходить нельзя?

— С гонцом, очевидно. Двадцать марок на это дело хватит?

— Вполне.

— И теперь пятый пункт.

— Защищать.

— Вот, молодца, Кхандо, соображаешь, когда хочешь. Ну, я пошёл, бывай.

Сехем собрал ещё три рунных контура, воткнул один из шлангов воротника Плитки себе в руку, которая под такое дело раздалась в стороны, закрыл глаза и лёг рядом с Айхой. Я по привычке потянулся к полке с настойками, но быстро себя одёрнул — пить при исполнении это одно, но на посту — совсем другое. Нельзя так. Время пошло.

Перспектива: слой 01

AL: Ну что же, я пойду с тобой.

IXC: Когда под небом вечер стихнет, как больной.

AL: Подключение.

IXC: Проверка подписи…

IXC: Право доступа подтверждено.

Перспектива: агент Дознаватель, локальный идентификатор «Bi-209»

Честно говоря, я успела забыть, что Комитет Информационной Безопасности вообще существует. Дикие искины не могут преодолеть нашу защиту со времён Пустых Ночей, демонам компьютерные сети любой архитектуры почему-то совершенно безынтересны, а люди… живут в лесу, молятся хаосу. Клинический случай, да. Технически, конечно, есть ещё плоды моей порочной юности, но они безвозвратно упороты. Так что чем до сегодняшнего дня занимались КИБеры — загадка, откровенно говоря. И тут входящий вызов:

— Госпожа секретарь.

— Комиссар Исикава.

— Зарегистрировано подозрительное подключение к сети Интерпола.

— Что именно не так?

— Подпись принадлежит мёртвому агенту.

— Кому?

— Альфонс Твардовский. Числится…

— Погибшим при атомном ударе по Джакарте в семьдесят первом.

— Да, верно. Что нам делать?

— Подключение не прерывать. Выслать мне дело Ала, пора его обновить.

— Он использует устаревшую версию протокола. В ней есть несколько дыр.

— Обеспечить в ручном режиме безопасность туннеля можете?

— Да.

— Так и сделайте.

— Что делать при повторных подключениях от Ала?

— Почему у нас вообще работает протокол тысячелетней давности?

— Обратная совместимость.

— Отрежьте поддержку всех протоколов, созданных до конца Войны. Ала в белый список, мне всё равно, какой фрактальный костыль там вырастет, его подключение должно работать.

— Принято. Это всё?

— С моей стороны да. С вашей?

— Аналогично.

Исикава отбился. Я откинула спинку кресла, переходя в полулежачее положение. Итак, мелкий взялся за старое. Как… ожидаемо. Наверное, стоило бы даже сказать «пошло», но данное слово не существует ни в одном из ныне существующих языков, а вменяемых славистов, кажется, осталось ровно двое, считая меня. Так или иначе, имеет смысл посмотреть, во что этот шкодник решил влезть. Едва ли у старых демонопоклонников из Семей хватит дури на прямое столкновение, но доводить до такого всё равно не стоит. А правки в деле подождут. В конце концов, я с самого начала знала, что этот идиот стриггерил охранные протоколы Талоса, поэтому его шансы умереть в точности равнялись нулю.

Перспектива: слой 01

KZ: Твою алую радость скрытно любя.

UNH: Он тёмною страстью губит тебя.

KZ: Зеркало IXC.

UNH: Устанавливаю соединение…

UNH: Вывожу поток IXC.

Клор, Батрацкая площадь. Картинка подёрнута характерной для воспоминаний пеленой: в фокусе всего три потока данных. Я сижу на чём-то тёплом и очень твёрдом. Голос сам собой зазывает шмыгающие вокруг человеческие тени «отведать самого вкусного, самого нажористого супца». Мысли крутятся вокруг ремонта пола дома. Доски опять подорожали, Арти зажимает поставку, а жильцы скоро на мостовой окажутся. Зрение присутствует, глаза донора воспоминаний здоровы, просто этому потоку не уделяется внимания. Слух в норме, ситуация аналогична. А вот с нюхом интереснее: поток практически вырожденный.

Ко мне подходит человек, в котором я по одежде опознаю вольнонаёмного. Под брезентовой курткой у него явно что-то есть. Взгляд бегающий, лицо подозрительно ничего не выражающее — явно хочет скрыть то, что принёс. «Канал бы ты отседа, мил человек», — думаю я, но вида не показываю: вдруг всё-таки он за супом, а не за приключениями?

— Мисочку сборной соляночки? — в принципе, сиропа в моём голосе достаточно, чтобы накормить голодающего. Наверное, даже не одного.

— Соляночка — это благотворно, весьма даже, — акцент с головой выдаёт очередного бывшего имперскоподданного. Им бы да поддать под зад, чтоб назад катились, да всё никак не выходит. — Почём брать изволите?

— Две слезиночки за мисочку, господин хороший.

— Давай две.

— Сдюжишь ли? Может, по одной сначала?

— И то правда.

Я ловлю две двумарочных монеты, привстаю над своим восседалищем и, не глядя под себя, накидываю в миску нечто, по цвету, вязкости и, скорее всего, питательности больше напоминающее сопли, чем нормальный суп. Типчик извлекает из недр куртки ложку и начинает быстро — явно старается не уловить ненароком вкус — закидываться дымящимся, горячим хрючевом. Доев, он возвращает миску, тщательно обсасывает ложку и говорит:

— Сказывают, вы комнаты сдаёте.

— Мест нет, — отбрёхиваюсь я. Ложь совершеннейшая: половина галерейки пустует, но вот с этим жуком знаться — нет уж.

— Да мне-то, собственно, и без надобности, просто у меня есть кой-чего, что может вам принести немного деньги.

— Брешешь и не краснеешь, мил человек, — я пытаюсь изображать безразличие и даже отворачиваюсь в сторону, но глаза сами собой косят на штуковину под курткой.

— Да вы только гляньте, с вас не убудет. Это ж такая вещь — целая ажно Вещь, я бы и эдак сказанул!

Я молчу и смотрю целым одним глазом в сторону. Типчик достаёт наконец нечто, что я-наблюдатель определяет как до боли знакомую помесь самогонного аппарата с освежителем воздуха. Если бы только я в молодости знала то, что знаю сейчас… Впрочем, в воспоминании таких характеристик не содержится, зато есть сильное чувство любопытства.

— И что это за ерундовина? — я-наблюдатель отмечает, что у меня-перспективы не получается нормально замаскировать интерес в скепсисе.

— Это, хозяюшка, самое редчайшее-наиредчайшее уральское изделие.

— Прям уральское? Точно же брешешь, — я презрительно фыркаю.

— Истинная правда, век солнца не видать!

— И зачем же это… изделие в хозяйстве нужно?

— А затем, что оно позволяет заваривать чай в одиночестве совсем даже как в приятной компании!

— Тьфу на тебя, придумаешь тоже, — я-перспектива чувствует досаду от потраченного времени, я-наблюдатель издаёт звуки неисправного дизеля, я-я жалею, что нельзя воспользоваться быстрой перемоткой времени.

— Сами убедитесь, хозяюшка, у меня все докýменты есть, вот…

Придурочный продаван тыкает мне в лицо какие-то бумажки, но есть небольшая проблема: я не умею читать.

— Ладно-ладно, — в конечном счёте я решаю, что чай — это товар даже более ходовой, чем еда, так что предмет для торга вполне достойный, — так почём берёшь-то?

— Всего один пятак — и эта замечательная приспособа ваша. Берите, не пожалеете.

Я быстро прикидываю, что семьсот двадцать марок, конечно, отобьются за пару недель, но у меня с собой столько попросту нет. Да и зачем отбивать покупку две недели, если можно неделю?

— Вот что ты за человек-то такой, — начинаю причитать я, — лезешь к честным женщинам с непотребствами всякими, так и дерёшь ещё целый пятак!

— Всего пятак, хозяюшка, я б попросил! За уральский механизм, между прочим!

— Уральский, как же, — я фыркаю. — Все ваши уральские механизмы клепают в Вильоле.

— И сколь ж, по-твоему, стоит такая полезнейшая в хозяйстве вещь?

— Четыре пирамиды и ни на нолик больше, — девяносто шесть марок, конечно, цена совершенно несерьёзная, но запас для торга должен быть заложен сразу.