Резко поднявшись во весь рост, Эндерн осмотрелся, дернул кистью, убирая меч в ножны.

— Сколько от вас, мудаков, шуму! — проворчал он, склоняясь над Гаспаром.

Менталист посмотрел на него мутными глазами, всхлипнул, давясь кровью.

— Надо было взять хотя бы одного живым… — прохрипел он.

— Извини, пожалуйста! — цинично буркнул Эндерн, поднимая Гаспара на ноги. — Я был немного занят — сраку вам спасал! Съебываем, пока…

— Саб! — крикнул кто-то.

— Блядь… — в один голос прокомментировали Эндерн и вставший на четвереньки Бруно.

В закоулок ввалилось и разошлось полукругом полдюжины вооруженных кабирцев. Эндерн, поддерживая Гаспара, поднял руку. Бруно сел, слушая гудение в голове. Опять будет шишка, а ведь и прошлая еще не рассосалась…

Один из кабирцев, низкий, кряжистый, с самой густой бородой, окинул закоулок маленькими глазками. Пристально вгляделся в Эндерна. Гаспар и Бруно интересовали его гораздо меньше. Кто-то, придерживая саблю, попинал мертвого Ганса. Двое подошли ближе к оборотню с Гаспаром, брезгливо морщась на трупы. Еще двое остались у входа.

Бруно, утерев слезу, присмотрелся к кабирцам и узнал в них тех, кого видел во дворе дома, где они встречались с Кассаном. Шмыгнул перемазанным пылью носом.

Маленький кабирец заложил пальцы за кушак, выпятил внушительный живот, качнулся с пятки на носки туфель и сплюнул.

— Абти! — коротко кивнул он на выход из переулка и отступил в сторону.

Даниэль, тихонько охая, поднялась с корточек и размяла затекшие ноги. Сколько уже они стоят? Чародейка давно перестала считать часы, еще до заката, едва ворота «Клуба» стали открываться, впуская жадных до развлечений клиентов. Никто с тех пор не выходил, а вот новые любители экзотики прибывали и прибывали. За несколько часов их собралось больше пары десятков, в том числе и женщин. В последний раз ворота закрылись, когда уже совсем стемнело, а Ангельская Тропа начала вовсю шуметь.

Еще вчера в «Клуб» стали приходить люди, а сегодня уже с утра там царит оживление. Появилась охрана. Пришла обслуга и кто-то из администрации, а может, и владельцев. Чуть позже за ворота въехал закрытый воз, из которого, по словам сигийца, выгрузили пятнадцать женщин. С фермы, фыркнула Даниэль. Фермами звали тюрьмы для сексуальных рабынь. Их там разводили, «обучали» и накачивали наркотиками, доводя до состояния безвольного мяса, которому уже все равно, что с ним происходит или произойдет.

Даниэль потянула смрадный воздух. За углом забора заброшенной мануфактуры, где они устроили наблюдательный пункт в сотне ярдов от «Клуба», жутко воняло. Не только сигиец счел это место удачным из-за густой растительности. Местный колорит тоже считал, что здесь удобно справлять естественные потребности.

Сигиец стоял на углу, скрытый раскидистым кустом, и неотрывно смотрел на «Клуб», лишь изредка докладывая о новоприбывших. Но уже довольно долго он молчал и изображал памятник.

— А ты никогда не задумывался, почему это произошло именно с тобой? — спросила Даниэль, чтобы хоть как-то развеять скуку. — Что твое биртви выбрало именно тебя и превратило в то, чем ты стал.

— Нет, — ответил сигиец.

— Ты никогда не жалел об этом?

— Нет.

— И не думал, что случилось с твоей семьей, близкими?

— Это имеет значение?

Даниэль безнадежно махнула рукой и потерла кончик носа, которым старалась дышать как можно реже и меньше. Эта его риторическая фигура речи, как поняла чародейка, означает: «Отвали, но сама придумай себе причину».

— Никогда не пытался их найти? — упрямо продолжила она допрос.

— Зачем? — спросил сигиец, не оборачиваясь.

— Ну… — замялась чародейка. — Не знаю. Просто увидеть их, наверное.

— Для чего? — снова спросил он.

— Может, твоя память вернулась бы, — ляпнула Даниэль.

— Изначальная сули этого тела полностью стерта без возможности ее восстановления, — сказал сигиец. — Поэтому встреча с теми, кого что-то связывало с этим телом, если они живы, лишена смысла.

Даниэль неуютно поежилась и обняла себя за плечи. Она подавила желание прислониться к стене, хотя очень хотелось, чтобы дать немного отдохнуть ногам. Вместо этого подошла к сигийцу ближе, встала с ним вровень. В полумраке второго зрения она прекрасно видела его, но не рисковала разглядывать ауру. Это все еще было непривычно и жутко, когда на месте живого существа пустое место.

— Может, это не так уж и плохо, — сказала чародейка. — Знаешь, мне тоже пришлось покинуть семью, когда я… — она снова замялась. — Ну, когда у меня раскрылся арт. Он почти никогда не раскрывается мирно и тихо. Вот я и спалила случайно одного мальчишку. Прожарила его. Не жалею нисколечко, он это заслужил, — холодно добавила Даниэль, стараясь не вспоминать, — но у моей семьи начались большие проблемы. Они меня на радостях и сбагрили обсерверу Ложи, который засек всплеск моих сил. Потом… потом много чего случилось, но спустя годы я вернулась в родные края. Родители тогда уже давно умерли. Сестры разъехались. Остался только младший брат. Он меня даже не узнал, — горько усмехнулась Даниэль, — а я не стала напоминать. Он совсем спился, был жалок, я думала, буду злорадствовать, ведь я-то чего-то добилась, но… вообще ничего не почувствовала. Даже жалости… — Чародейка глянула на неподвижную фигуру. — Эх, ты даже не слушаешь, — обиженно буркнула она.

— Слушаю, — сказал сигиец и наконец повернул к ней голову. — Внимательно.

У Даниэль загорелись уши. С ней давно такого не было. Так же давно и не находило желание излить душу. Своеобразная откровенность сигийца подкупала, усыпляла бдительность. Сама не заметишь, как начнешь выговариваться молчаливой стенке, а потом чувствуешь полной дурой, не способной держать язык за зубами.

— Не обращай внимания, — неловко улыбнулась Даниэль. — Слушай, почему Бруно называет тебя сигийцем? — поспешно сбежала она от своего позора. — Этот народ исчез больше ста лет назад, когда была последняя вспышка горровой чумы в четыреста девяносто седьмом или восьмом году. Неужели еще кто-то остался?

— Так назвал Ассам ар Катеми шайех-Ассам. Он счел, что требуется какое-то обращение при разговоре. В Кабире слово «сигиец» является синонимом слову «чужак».

— Потому что людям оно и вправду требуется при общении. А как вы друг к другу обращались? Ну, такие, как ты?

— Никак. Ты обращаешься к ногам, когда нужно идти?

— Иногда, — кивнула Даниэль, — когда капризничают после ночного променада по Анрии, например, — злопамятно засверкала она глазами. — Но я тебя поняла.

Снова помолчала, накручивая на палец прядь волос. Колец, серег, цепочек — все это Даниэль не носила уже пять дней.

— Тебя ведь называли как-то еще… — вспомнила она. — Хм, Ренар?

— Ранхар, — поправил сигиец. — Так назвали дети Ассама ар Катеми шайех-Ассама.

— Это что-то значит?

— «Мертвец».

— Очень точное прозвище! — хохотнула Даниэль, внимательно следя за его реакцией. — За неимением лучшего я, пожалуй, тоже буду так тебя звать. Не возражаешь?

— Нет.

— Отлично, Рейнар, — потерла руки чародейка и вдруг перестала лучиться оптимизмом. — Хотя не думаю, что кто-то всерьез поверит, что ты из Тьердемонда, — произнесла она чуть расстроенно. — Ты слишком сухой и черствый для тьердемондца. Слишком много в тебе нордической угрюмости и замкнутости. Поэтому… м-м-м… — протянула она, закусив губу. — Райнхард. Да. Думаю, тебе это подойдет гораздо лучше, как считаешь?

— Да, — сказал сигиец.

Даниэль шумно выдохнула.

— Ты сказал это, чтобы я заткнулась?

— Да.

Чародейка уперлась в бока, сердито засопев.

— Ну, хотя бы искренне, — заворчала она и легко шлепнула сигийца по локтю. — Так, хватит болтать, совсем меня отвлек! Что там с нашими гостями?

«Райнхард» послушно повернул голову на «Клуб».

— За последний час никого нового, — доложил он. — Вероятнее всего, никто больше не прибудет.