— Ну беги уже! — крикнула Даниэль, сдув челку с глаз, и метнула еще одну молнию, на этот раз попала, хоть никого и не задела.

Затем метнула еще и еще. Чуть повернулась и швырнула пару молний в целое окно. Стекло лопнуло и с хрустом осыпалось, доставив Даниэль настоящее удовольствие. И она повторила, пока не перебила все окна в «торговом» зале. Кто-то пронзительно кричал.

Развернувшись, она пробежалась по кровле и спорхнула вниз.

— Знаешь, а ведь правда, — улыбнулась она, поправляя растрепавшуюся прическу. — Надо было просто спросить. Почему мы раньше не додумались?

— Ты говорила, нельзя пытать людей, — сказал сигиец, разглядывая забор.

— Я говорила, что иногда можно, когда нужно. Вот сейчас был тот случай. Запоминай и учись чувствовать разницу.

Модер считался районом неблагополучным и бедным. Здесь жило больше всего бедноты, сюда же были вынесены грязные производства, такие как красильни и дубильни, работающие по старым технологиям, из-за которых речка Шир давно уже получила почти официальное название Вонючки. Здесь же стоял завод «Гутенберг-Фишер», окруженный кольцами прифабричных кварталов. Завод, обеспечивающий Анрию тысячей рабочих мест, сердце Модера и последняя надежда людей, а также источник постоянного смога и навечно въевшегося в кожу запаха жженого угля.

Однако имелись в Модере и приличные кварталы. Лишенные лоска и изящества прилегающих к анрийскому центру районов, но тем не менее считающиеся хорошими. И жилье здесь стоило хорошо.

Это был, конечно, не особняк на берегу Риназа, однако по модерским меркам настоящий дворец у дороги, ведущей в тихий пригород. Содержал его некий меценат, обожающий современное провокационное искусство настолько, что превратил наследственную недвижимость в студию для молодых художников. Сегодня здесь проходил шумный праздник, и ван Блед был одним из гостей и устроителей — отвечал за поставку натурщиц легкого поведения и свободных взглядов.

— Он там? — нетерпеливо облизнулась Даниэль, лихорадочно блестя глазами.

Сигиец помедлил с ответом. Если бы чародейка не изучила его повадки, решила бы, что издевается.

— Да, — ответил он наконец, не глядя на нее, и добавил: — Уверен. Точно.

Даниэль усмехнулась, довольная своей воспитательной работой.

Ее немного знобило. Сучка окончательно проснулась и сосала чародейку, впиваясь зубами в нутро. В «Клубе» вкус крови, страх беспомощной Магнолии раззадорил аппетит мерзости. Она требовала, чтобы ее накормили. Голодной сука была очень агрессивна и жрала буквально все. Хватало капли, чтобы завестись.

Даниэль почти не сдерживала ее. Уж точно не сегодня.

— Он один? — от нетерпения чародейка задрожала.

— Нет.

— Сколько их?.. Ладно, не важно, — отмахнулась она. — Главное, он там! Ну держись!

— Ты не пройдешь — здание закрыто магией.

— Но ты-то пройти сможешь, несмотря на все печати и сигили?

— Да.

— Ну и прекрасно, — улыбнулась чародейка. — Главное, открой дверь, а остальное я уже предусмотрела.

Сигиец посмотрел на нее. Даниэль врала, но ей не было стыдно.

— Ударь меня, — потребовала она. — Я не сахарная — не рассыплюсь.

— Зачем?

— О боже! — раздраженно воскликнула Даниэль. — Хватит дурацких вопросов! Просто ударь ме…

Она задохнулась от боли, толком не разглядев движение сигийца. Удар у него был быстрым, сильным, тяжелым. Чародейка едва не пожалела о сказанном — боль растеклась по животу, вышибая из глаз слезы. Мерзость с жадностью накинулась на еду, алчно глотая, выпивая все до последней капельки, как голодная псина, дорвавшаяся до объедков с хозяйского стола.

Сигиец внимательно смотрел на чародейку серебряными глазами.

В густом тумане выделялось пульсирующее, пышущее, яркое, насыщенное пятно ее сули. Сули не такой молодой, какой она хотела казаться, но крепкой и выносливой женщины. Внешний контур, как и у всех чародеев, переливался яркими красками арта, волнами исходящими изнутри души и тела. Однако ниже было то, с чем сигиец не сталкивался до того, как увидел чародейку впервые на Лодочной улице.

Там, где у женщин матка, был вибрирующий и дрожащий сгусток черноты, отдаленно своими очертаниями напоминающий человеческий зародыш. У зародыша имелась деформированная голова, правая ручонка с огромными пальцами и только верхняя часть недоразвитого туловища. Все остальное рассекалось и распадалось на множество тонких нитей паутины, в точности повторяющей человеческую кровеносную систему. Зародыш был вплетен в нее, вживлен, являлся неотъемлемой частью. От удара паразит растекся по сосудам еще больше, заполняя их жидкой, ядовитой чернотой вокруг себя, в паху, в левом бедре, в левом боку.

Чародейка разогнулась, продохнула, убрала руку с живота.

— Еще, — хрипло потребовала она.

Сигиец ударил.

Даниэль упала на колени, сплевывая вязкую слюну.

Паразит внутри расползся до левого колена, устремился вверх по левому боку до плеча.

— Еще! — прохрипела с колен чародейка. И получила еще. В глазах поплыло.

Жадная дрянь насытилась, напилась, заурчала.

Даниэль задрала левый рукав, сквозь слезы взглянула на руку, изуродованную вздувшимися, пульсирующими черными венами до кисти.

— Хватит, — выдавила она из себя и закашлялась.

Боль не гасла, но начинала приносить извращенное удовольствие, придавала сил. Даниэль поднялась с колен, спазматически трясясь от распирающей грудь, душащей, пьянящей эйфории, отзывающейся приятной болью в набухших, затвердевших сосках и между ног.

— Давай, — засмеялась чародейка больным смехом, — вежливо постучимся.

Сигиец молча достал из ножен меч, раскрутил его в руке и шагнул к дверям особняка.

Лезвие меча засветилось белым светом, едва сигиец поднес его к дверям, разгоралось все ярче, пока стало нестерпимо ярким, что невозможно было смотреть. При этом оно оставалось холодным, но чародейка была уверена — стоит прикоснуться, как рука сгорит, обуглится. Потому что сплав, из которого выкован этот меч, еще страшнее обструкторов. Это сама смерть для всего, что хоть как-то связано с магией.

Замок зашипел, завонял серой и паленым деревом, засверкал сыплющимися искрами, вспыхнул, когда сигиец погрузил сияющий меч в дверь почти по самую рукоять, словно в податливое, тающее от жара масло. Он провел лезвием в сторону, очерчивая внутренний замок широкой, обгоревшей полосой, вниз и назад. На поверхности дверей вспыхнули и выгорели сошедшие с ума охранные печати, на крыльцо тягучей массой потекла расплавленная магия, застывая мерзкой, с масляными разводами лужицей, и почти сразу растворяющейся с мерзким запахом.

Вырезав замок, сигиец вынул меч, поддел острием лезвия дверь, надавил, как рычагом, и легко открыл наружу. Чародейка пораженно присвистнула. Такого ей видеть еще не доводилось.

Райнхард опустил меч вдоль ноги и спокойно переступил порог. Даниэль шагнула следом.

За первой защитой имелась и вторая — помещение было покрыто рунами, знаками и печатями, не позволяющими находиться в нем непрошеным гостям. Воздух казался плотнее, гуще, почти осязаемым, как будто приходилось толкать что-то тяжелое в гору, давил на плечи. Даниэль вообще не смогла бы войти, если бы не мерзость. Но вошла, хоть и с большим трудом.

Ощущение было не самым приятным: как оказаться на трескучем морозе после парной, да еще и обернутой мокрым полотенцем. Кожу стягивало, холод пронизывал, а ноги немели и горели, словно босиком по снегу идешь. Но чародейка шла, трясясь от озноба, покрываясь гусиной кожей, несмотря на желание выскочить на улицу, чтобы хоть немного согреться и свободно продохнуть.

Первым, кто встретил сигийца и Даниэль, оказался… Фридрих Второй. В гипсовом воплощении, но это был последний, кого чародейка ожидала увидеть в полутьме. Кайзер стоял на постаменте в двууголке, при военном мундире и указывал куда-то протянутой ладонью. На этом официоз заканчивался и начинался полет фантазии. Император был облит синей и белой краской, к заду был приделан пышный петушиный хвост из искусственных перьев, к ладони прилажен белый флаг. Постамент и сама статуя были исписаны. За кайзером над высокими дверьми висел транспарант с надписью «La victoire! Vive la Quatrième Convention!» За дверьми играла музыка, царило возбужденное веселье.