И никого больше.

Клаус Клаппербайн налил в мензурку разведенного спирта, с аптечной точностью отмерив нужную дозу. Взяв мензурку для стерильности хирургическим зажимом, Клаус икнул, почавкал губами, поздравил своих друзей с новым годом, пожелал им счастья. Друзья не ответили, но за то Клаус их и ценил. Профессионально запрокинув голову, доктор Клаппербайн с удовольствием опохмелился. Скромная новогодняя трапеза давно закончилась, пришлось занюхать собственной белой мантией магистра-патологоанатома.

Если бы академик третьего круга Клаппербайн любил живых, то места себе от злости не находил бы из-за того, что его оставили дежурить в новогоднюю ночь в морге при Arcanum Dominium Magnum. Но общение с теплыми он воспринимал как неизбежное зло по долгу службы, а новый год на дух не переносил, поэтому с радостью дежурил за всех и каждого, кому выпадало. Тишина, приятная, спокойная компания и, конечно, подарки от коллеги, которому позарез надо отпраздновать в кругу семьи.

Клаус обтер руки о влажное полотенце — стерильность превыше всего. Икнул, сдерживая спиртовую отрыжку, взял со стола чистый скальпель и, слегка пошатываясь, вышел из своего уютного закутка, направился в палату, куда совсем недавно привезли нового друга.

Привез какой-то высокий начальник — Клаус в них не сильно разбирался и, если честно, не очень хорошо помнил, сколько за сорок шесть лет службы в Ложе сменилось риторов и сменялись ли вообще. Начальник очень много кричал, что Клаус чуть-чуть выпил для согрева, что нужно немедленно проводить операцию, а руки у него трясутся. Живые вечно орут зачем-то. Глупость какая. У Клауса Клаппербайна за все его шестьдесят восемь лет жизни ни разу не тряслись руки и ни один еще пациент не жаловался.

Клаус вошел в палату и поежился от холода. Узкое окно цокольного этажа под самым потолком было открыто настежь. Хотя Клаус холод любил, но это была инстинктивная реакция живого организма, совсем недавно дремавшего в тепле.

Патологоанатом широко зевнул и прошествовал к операционному столу, на котором лежало накрытое простыней тело. Клаус сдернул простыню и не скрыл разочарования. На столе лежал самый обыкновенный заросший и обросший бродяга, может, старый солдафон без пенсии, а может, жертва жестоких пыток, если судить по количеству шрамов, а вот пара лишних свежих дырок его все-таки доконала. Обычное тело, вот только для чего его привезли в морг Ложи? Здесь оказываются вроде как одержимые демонами, уникумы, умудрившиеся после расчленения двигаться несколько минут или часов в разобранном виде и описывать ощущения, мутанты и гомункулы, которых страшно в обычный морг везти. Ну или хотя бы просто занятные недоразумения природы вроде трехгрудых женщин, двухголовых детей или двухчленных мужчин.

У этого член был один. Самой обычной формы и не самый внушительный из тех, что Клаусу довелось повидать.

Доктор Клаппербайн поскреб мизинцем обрамленную жидкими пегими волосами лысину, дохнул алкогольными парами, наклонился к трупу и поднес к его брюшине скальпель. Рука старого патологоанатома и впрямь не дрожала.

Но едва он коснулся скальпелем чуть выше лобка пациента, как пациент вдруг вскочил и принялся орать. Клаус отшатнулся от стола, избегая кулаков пациента. Он честно пытался разобрать, что там орет оказавшийся предательски живым покойник, но разобрал только предлоги и пару глаголов.

Под конец гневной тирады пациент спрыгнул со стола и завершил ее предложением в грубой форме поместить Клаусу на воротник головку того самого полового члена, который был один и не самый внушительный.

Затем покойник принюхался, учуял среди формалина и разложения запах спирта, исходящий от Клауса.

— Слышь, некрофил-одиночка, — обратился он, бессовестно почесываясь в паху, — у тебя выпить есть?

Клаус, привыкший, что к нему попадают не самые разговорчивые пациенты, долго соображал, как и что на этот вопрос ответить. Молчание затягивалось, и нетерпеливый покойник гневно махнул рукой.

— Ну и хуй с тобой, — сплюнул он. — С новым годом, манда с ушами!

После этого труп зябко поежился, пританцовывая на ледяном полу, злобно сверкнул на доктора Клаппербайна желтыми глазами, оглушительно чихнул и исчез.

А в раскрытое окно под потолком вылетела большая сова.

Клаус постоял посреди палаты в молчании, икнул, развернулся и направился обратно в свой закуток, отмерить еще одну меру спирта для ясности ума.

Манфред вколол антидот.

Обычно следовала бурная реакция, когда в мертвое несколько часов тело разом возвращалась жизнь и ополоумевшее от такого стресса сознание.

Но не в этот раз.

Тело на столе в его личной лаборатории даже не пошевелилось.

Впрочем, и тело, как с пылом и жаром уверяли, попалось не совсем обычное, оттого реакция могла быть самой непредсказуемой. Вплоть до ее полного отсутствия — антидот мог и не сработать.

Манфред постоял на безопасном расстоянии несколько минут. Тело продолжало проявлять поразительное постоянство в своей неподвижности.

Выждав положенный срок, чародей все-таки решился подойти и проверил пульс.

Отсутствует.

Манфред оттянул веко — глаз не реагирует на свет.

Тело оставалось мертвее мертвого. Может, проблема в слишком высоких дозах. Аврора уверяла, что на это тело не действовал даже тот психомагический токсин, который она называла «мерзостью». Для перестраховки Манфред выдал ей шприц с дозой больше обычной в шесть раз.

Размышляя над причинами и следствиями, Манфред на мгновение ослабил бдительность. За что и поплатился.

Тело вцепилось ему в горло и принялось душить.

Стоявший в дверях Адиса кинулся на выручку. Максимилиан, который вел протокол, соскочил со стула и тоже засеменил к хозяину. Однако Манфред вырвался сам — хватка у тела была не настолько сильной. А вот норов…

Уже через пару секунд оно изображало из себя выброшенную на берег рыбу в попытках встать со стола. Безрезультатно, поскольку опорно-двигательный аппарат еще не функционировал должным образом. Правой рукой тело смело хирургические инструменты. Подоспевшему и придавившему тело к столу Адисе оно умудрилось дать в глаз.

Еще через несколько секунд тело вскочило, хотя обычно онемение конечностей длилось значительно дольше, вплоть до нескольких часов, а то и дней. Оно снесло кристаллическую лампу головой, свалилось со стола, но удержалось на нетвердых ногах и зигзагами побрело к выходу из лаборатории. Адиса преградил путь, но тело, хоть и было заметно меньше, с разгона сшибло мустаима с ног. Максимилиан отважно бросился на тело, но промахнулся и ухнул на пол, разразившись ворчанием.

— Пусть идет, — распорядился Манфред, наблюдая за происходящим. Ему было страсть как интересно, куда, зачем, а главное, как далеко заведут взбесившиеся животные инстинкты совершенно и полностью голое мужское тело после семи с половиной часов смерти.

Тело, гремя и поскальзываясь на ступенях, поднялось по лестнице и вывалилось в плохо освещенный коридор. Погремев в коридоре и отбив своими плечами все стены, оно выбралось в гостиную, где на полу, на ковре перед камином, сидели, подогнув ноги, Майсун и Аша и играли в какую-то байфанскую игру наподобие шахмат.

Увидев тело, Аша перетекла в форму пантеры и предупреждающе зарычала. Тело предупреждение проигнорировало, и Аша прыгнула прямо с места. Но в нескольких дюймах от тела черная пантера зависла в сконфуженной, неловкой позе, виляя хвостом, молотя лапами и растерянно, почти по-человечьи взвизгивая. После чего полетела обратно и сбила с ног вскочившую Майсун.

Тело само едва устояло. От усилий у него открылись раны, потекла кровь. Но тело упрямо продолжило идти.

И только выйдя на улицу и спустившись по скользким ступеням крыльцам, оно остановилось, рухнув в снежный сугроб.

— А ты и впрямь удивительный, — усмехнулся Манфред, когда сигиец вновь открыл глаза. Сложно было судить по их зеркальной серебряной глади, однако чародею показалось, что взгляд был осмысленным.