Ни у нас, ни на западе даже не рассматриваются какие-то другие идеи, ибо для хотя бы предварительного расчёта трёх имеющихся главных используется всё, что сообщество предоставило институтам. Поиски других решений… невозможны.

Начинайте делать хоть что-то прямо сейчас. Неизвестна реальная опасность грядущего выброса, но возвращение на уровень конца двадцатого века — это самое безобидное, что нас ждёт. В худшем же случае… Человечество обречено.

Ведущий сложил бумажки и прокашлялся в третий раз:

— На этом манифест завершён. У вас есть вопросы?

Учёные продолжали сидеть молча, тихонько даже — будто поняли, что из спасителей человечества в одночасье обратились обвиняемыми в его грядущей гибели, в наихудшем из возможных сценариев.

— Хорошо, тогда давайте начнём наше обсуждение.

— Плохое здесь место. Мёртвое, — пальцы мальчика стиснули её руку.

Лера полностью соглашалась с этим мнением. Наверное, даже сказать что-то должна была, но переживание это слишком личное, слишком своё, чувствовать его казалось прерогативой уровня зоны комфорта. Или всё дело в том, что она, одиночка по натуре, ещё не научилась быть рядом с кем-то, выступать частью какой-никакой а общности? Не было в ней этого, не научили — ни природа, ни погода, ни память с опытом.

И всё-таки да. Страшно и обидно за брошенные дома. Чьи-то руки их ставили, привозили материалы, за каждый жилой метр заплачено бесценным временем жизни — сокровищем, равного которому человек так и не придумал. И ты видишь, как миллионы рублей, тысячи человеко-часов стоят и порастают быльём, и пытаешься понять: неужели никак иначе было нельзя? Неужели мы настолько богаты, что готовы раскидываться богатством такого уровня?

Даже одна заброшенка в лесу, одна недостройка за забором, один аварийный дом — уже трагедия, способная надолго закинуть в депрессию: кто-то же любил это место, вложил в него душу. А теперь оно… Выморочное. Ненужное. Само место, где жили, влюблялись, растили детей и мечтали о грядущем, детская площадка — заросшие бурьяном выморочные мечты, тепло души и память. А когда речь заходит о целых районах… Может, и право министерство, что периодически сносит целые кварталы, освобождая место под застройку новомодных капсульных высоток. Как-то это… милосерднее, что ли. Труп имеет право на похороны, а освободившееся место должны обживать люди.

В замке загремел ключ, и она, вздрогнув, отвернулась от окна, выпустила руку своего «сына» по документам.

— Бусловских, на выход оба, — приказал невзрачный серый человечек с «плывущими» контурами тела.

Их провели глухим металлическим коридором, буквально нашпигованным дозиметрами, сканерами, следящими устройствами, и втолкнули в крохотную комнатушку, где хватало места только на стальной стол с наглухо вмонтированным таким же экраном и стул. Посетителям полагалось стоять.

— Айди, — скучающе потребовал сидящий за столом клерк из «нормалов» — такой же насквозь ординарный, как и это помещение.

— Ноль семнадцать ноль восемьдесят девять, — отозвалась Лера.

— Ноль ноль семь ноль пятнадцать, — эхом откликнулся Диня.

— Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас, — очки блеснули, засаленные рукава пиджака легли на металл, пальцы затрещали по клавишам. — Гражданин с высоким рейтингом благонадёжности. А что ж это вы, Валерия, документы потеряли? Нехорошо, не по рейтингу действуете!

— Документы были отобраны под угрозой жизни, — сухо проронила девушка, таращась на единственное украшение каптёрки — две фотографии на стене. — На меня наставили оружие и отняли всё.

— Да знаю, знаю вашу трагическую историю. Первый выход за границы агломерации — и сразу такое невезение. Как знал кто. Пришлось нам потрудиться, восстанавливая ваш рейтинг, но утрата документов — сами понимаете. Так что пятнадцать единиц мы вам, разумеется, спишем.

— В вас бы автоматом тыкали! — не выдержал Диня.

— Так потому всего пятнадцать, юноша, — бледно улыбнулся клерк. — В любой другой ситуации вашу… ммм… матушку ожидало бы падение до социально приемлемого минимума — пять или шесть единиц, а это, знаете ли…

Он говорил и что-то ещё, а Лера уже не слушала. Семьдесят пять единиц или девяносто, удвоенное довольствие или полуторное — не всё измерялось материальными благами. А вот фото с перечёркнутыми углами на стене были ей знакомы. Те двое, подставившиеся под пули диких, когда она в одночасье стала матерью-одиночкой. Два дурака, без разведки и какого-то плана сунувшиеся в самые жуткие и дикие территории. И стоило ли удивляться тому, что их обитатели кое-что да сообразили. Пусть не стопроцентной гарантии, пусть то же первое поколение оно вряд ли остановит, да и любого другого думающего «чистовика» — факт есть факт.

А теперь от них не осталось даже генетического следа из-за специфической манеры похорон министерства. Дуговая вспышка перегретой плазмы — и от тела даже пепла не остаётся, а хоронят кенотаф. Вернее, просто ограничиваются нанесением гравировки на металлическое уродище на радиоактивном пустыре. Так правильно. Логично и правильно — слишком уж многих интересует биопсия тела «привитого», слишком многим крайне любопытно их строение и механика работы внутренних органов. Особенно — нашим «друзьям» из-за океана. Что характерно, эта одна из немногих гостайн, к которой они так и не сумели получить доступа, несмотря на обилие шпиков и умельцев в кибер-сети.

— Валерия, Денис, — чиновник особо громко треснул по клавише, и Лера, вздрогнув, выплыла из размышлений. Зажужжало что-то под столом, и им протянули по листу с распечатанным кодом. — Предъявите на КПП, вам вернут ваши карточки. Служите верно.

Лера кивнула и, сграбастав распечатку, вышла из комнаты, где их поджидал уже знакомый конвоир.

— Налево. По сторонам не смотреть, — приказал он. — Прямо до конца коридора.

Очередная торцовая дверь вывела их к узенькому коридорчику между стеной и глухой стеклянной будкой.

— Код, — ещё один «чистовик» внутри нагнулся к микрофону, и динамики из-под потолка послушно передали его голос. Засвистел зелёный луч сканера, быстро пробежал по обеим распечаткам. — Бумаги в шреддер. Не задерживайтесь.

Раздражение в его голосе прорвалось совершенно нежданно, могло показаться нелогичным, но плывущие контуры и серая форма… Чиновникам свойственно терять терпение, когда посетители «тупят и тормозят», а уж у такого, когда любая заминка в четыре раза дольше длится — и сидит он здесь явно не за заслуги перед отечеством…

Коды приняли, в дальней стене что-то загудело, выдвинулся пенал-ящик.

— Личные вещи на утилизацию.

— Что?! — не выдержал мальчик. — Но у меня…

— Вы задержались в безрайоне дольше положенного, — непонятно почему улыбнулся серый. — Каждая ваша вещь сейчас потенциально опасна и может привести к лучевой болезни.

— Но…

Лера шикнула на него. Пусть молчит. Это просто вещи. А вот если он проболтается, что они вместо карантина с относительным комфортом смотрели мультики в новостройке — могут возникнуть вопросы, не слишком приличествующие бывшей «девяностопроцентной».

— Отвернись, — попросила она, выкладывая содержимое карманов и рюкзачка в пенал.

Мальчик порозовел, резко отвернулся и потянул через голову свитер. Вот, правильно. Должна быть хотя бы видимость приватности. А обращать внимание на неизбежные видеокамеры и бесполого «чистовика» за стеклом — это как стесняться кошки.

Пенал с гудением задвинулся, внутри стены что-то ахнуло — те же похороны, что и для двух трупов чистовиков. Всё, что было внутри — одежда, чуть-чуть провизии, электроника, предварительно сброшенная до заводских настроек, лекарства — всё превратилось в мелкодисперсный прах.

И тут же под потолком зашумели форсунки.

— Прикрой глаза, — не оборачиваясь, попросила девушка. — Дез-смесь очень едкая.

— Что… Ой, — похоже, он всё-таки решил обернуться на голос и, судя по интонации, сильно смутился.