Я пересчитал имеющиеся плоды. Хватит на день-два, если не испортятся до той поры. А потом придётся рисковать и делать вылазку. В крайне случае использую юнан пиро и спалю отравленную мураву, освобождая себе путь.

— Айл би бэк, — погрозился я миру. И обернулся к нему пятой точкой. Куда тут же знакомо вцепился «световолк». — Ах ты ж дрянь паскудная!

Но бить не стал. Во мне пробудился натуралист и требовал изучения новых аспектов этого сумасшедшего дома. Так что потихонечку, ребром ладони по макушке…

Тварюшка взорвалась со вспышкой света, видимой даже сквозь машинально вскинутую к глазам ладонь.

Что ж, похоже, сегодня без свежатины и вскрытий. Беда-печаль.

Глубоко вздохнув, я промыл и эту ранку. Вдохнул последний раз знакомо-вонючее амбре душного просоленного леса. В голову пришла любопытная идея.

— В конце концов, с лужей сработало, так? Так? Почему бы не сработать и здесь.

«Цветочек» перекинулся в изломанную органическую формулу, а я расставил юнан с шагом в пару метров по всему периметру. Конечно, гео внутри пещеры работает, но если из-за конденсата местной влаги всё потечёт ко мне в пруд, одна она не справится. Так что будем работать и изнутри, и снаружи.

— Как-то так? — вокруг пятен в траве стремительно наливались сочные зелёные пятна в бесконечном белёсом ковре. Работают, значит. Не знаю уж, смоет их дождём или росой, но пока работают… — Айл би бэк ещё раз!

И заплескался по колено в воде обратно в своё тихое, уютное, а самое главное — не отравленное убежище.

«Я не сплю, — чётко отозвались под-, над- и прочие сателлиты когнитивного настоящего. — И даже не нанюхался химозы из хрен пойми чего. Это просто…»

Просто что?

* * *

Этим перешейком я ходил тысячи раз. Оскальзываясь на мокром суглинке, вбивая тяжёлые ботинки в неверную почву поглубже, чтобы не навернуться вниз — а падать далеко. И в обход идти не хочется, если честно — люди там, очереди на мосту и вонь машин. И люди. Хотя я об этом уже говорил. Но здесь-то спокойно, пусть скользкая грязь и делает спуск опасным.

Но сегодня иначе всё. От перешейка название только осталось, дождь из моего будущего заявился и сюда, а он очень любит мелкодисперсные наносы, суглинок, почву, не скреплённую корнями — и сутки мутных потоков спустя полуостров превратился в полностью изолированный почти континент. От берега можно добраться разве что лихолесьем. Хотя, если брат узнает, что я прыгал по мокрым деревьям — ей-богу, голову оторвёт и будет в своём праве!

— Прости, брат, — усмехнулся я, примеряясь к достаточно прочному на вид дубу в пяти метрах от обрыва над ревущей мутной водой.

Рюкзак хлёстко ударил по спине, потянул влево, но я уже нёсся к следующему дереву. Автопилот строил маршрут быстрее, чем я мог думать, и не оставалось даже времени холодно ужаснуться, что промахнись я хотя бы на сантиметр — и не то что голову сломаю, а захлебнусь к чёртовой бабушке…

Дверь в избушку скрипнула, выпуская наружу клубы синтетического никотина, японской куриной лапши и растворимого инстант-алкоголя.

— Здоров, брат, — фыркнула гора плоти из угла, подслеповато щурясь в светящийся экран. — Зачем пришёл? — Мать беспокоится. — Боится, что недоедаю? — захохотал он. — Как твоя рана?

Он помрачнел, отвёл глаза. В темноте избушки ярко вспыхнул диод электро-кальяна. Брат пристрастился к этой ерунде сначала в качестве разгрузки, чуть позже — как к эпатирующему раздражителю. Правда, кроме меня он эпатировать никого не мог: семья наша разъехалась из Благограда преимущественно по столицам, остались лишь мать и я.

— Уроборос держит, — неприязненно ответил он. — Покажи. — Держит, я сказал! — зарычал он. — Брат. — Ох, ладно, — он спустил рубашку, повернулся ко мне плечом, подсветил экраном.

Поверх скверной даже на вид раны зубасто ухмылялся вечный змей, жрущий собственный хвост. И это, конечно, тоже полная ерунда. Уроборос, Ёрмунганд, Йотуны и прочая старшеэддовская чушь, актуальная где-то за пять тысяч кэмэ от нас — там, где некогда рыжебородые оболтусы бешеной волной нагнули сначала холодных бриташек, а чуть позже — и всё, до чего смогли дотянуться. Но вот жеж…

— Все процессы полностью остановлены. Дефертилизация, — он подмигнул. — А что с ощущениями? — Да не чую я нихрена. Слушай, может, по маленькой? — он подмигнул, кивая на наиболее тёмный угол, хранящий в себе то, чему света белого лучше не видеть — ибо «вышибает градусы, свет этот чёртов». — За встречу. — Брат, тебя отрезало от большой земли. — Вот уж ребута чего я точно никогда не потребую, — фыркнул он. — Значит, сюда эта сволочь точно не полезет. — Эта «сволочь» сейчас во главе местного отделения. Неужели ты ничего сделать не хочешь? — Нет. Я знаю, что ты хочешь сказать — мол, притворяясь, что ничего не происходит, я лишь поддерживаю этим сволочей, подстреливших меня в тайге. На деле — нет. Сволочи вымрут. Понимаешь? Они все сдохнут, а я даже не постарею. — Ты останешься старым. — Я мужчина в полном расцвете сил! — обиделся он. — Ещё чуть-чуть — и начнутся возрастные болячки, и мы от того застрахованы! — Ты, а не я.

Подставляюсь, знаю. Если захочет, брат меня сейчас по стенке размажет — ему хватит и ума, и силы, и скорости. — Пиро! — крикнул он. И стал свет.

Я поморщился — понятия брата об удобстве и комфорте сильно различались с моими. Но туалет в самом деле никогда не вонял, не служил источником заразы, в доме было тепло даже в лютые сибирские морозы, а когда с Семипалатинска веяло вкусняшками, только он один из всего города не свалился с острым респираторным.

— Зови мать, приходи сам, — этот разговор продолжался, кажется, целую вечность. — Долечу — и позову, — аргументы не менялись ровно столько же. — Ты её никогда не долечишь, брат, — поморщился он. — Сколько тебе ещё объяснять: у неё хреновая наследственность, в её возрасте мы каждый будем такими же! — Но не ты. — Угу. Ну так что… — Ничего, — поморщившись, я снял рюкзак, начал выкладывать на стол новую партию жижки для кальяна, «обжираки», спиртовые таблетки. — Что-то случилось?

При всей своей раздолбаистости брат продолжал оставаться крайне чутким и деликатным существом. Даже сейчас, в неверном свете иллюзорного огня, он умудрился заметить мимолётную гримаску боли. Хотя я прятал, правда.

— Не отвлекайся. — Брат! — Ох, ну ладно, — я повернулся к нему спиной, приспустил с плеча свободную рубаху. — Натёрто-то как. И ты с таким до меня добрался? Не дёргайся, — он вскрикнул негромко, забормотал, — О хронос стамата зои, о стаматисе и зои. Стаси! Уроборос!

Плечо прижгло холодом, и неприятные ощущения от стёсанной грубым брезентом кожи тут же пропали. Цена известна — дисгармония времени, разность скоростей… Под пальцами брата вспыхнула и почернела петля-бесконечность скандинавского змея, жрущего собственный хвост…

* * *

Я проснулся и задумчиво повторил.

— Уроборос.

Это же юнан, да? Определённо! Не магия, не руны или печати. Овеществлённый механизм природы, работающий в локально огороженном пространстве. «Стаматисе и зои, стаси» — это, кажется, на одном из старых языков Земли. Остановка что-то там… Почему-то я помнил и это. Так что нет, юнан определённо могут решать глобальные проблемы, но едва ли смогут подлатать раненого бойца. И Уроборос…

Спохватившись, я ткнул на «цветочек» — гидро, пиро, гео отозвались, смолчал лишь аэро, который, похоже, мне ещё только предстоит освоить. Но вот тот, что шёл за ним, внезапно вывел петлю-бесконечность. Уробороса.

— Значит, юнан? Ну и что ты делаешь?

«Дефертилизатор», — вспомнилось словечко из сна. Что-то вроде отключения размножения, генерации жизни… Стазис? На чём бы проверить…

До пятой точки, конечно, тяжеловато тянуться, но вот по соседству с моим центром управления посылов законов природы есть пара дырочек. Из-под содранной корочки мгновенно закровило, и я в очередной раз вместо кошек экспериментировал на себе: