Что бы церемония ни давала членам тотального института, она дает кое-что ценное исследователям этих организаций. Временно преображая обычные отношения между персоналом и постояльцами, церемония демонстрирует, что различие между этими двумя группами не обязательно и непреложно. Сколь бы скучной (и функциональной) ни была церемония, она знаменует собой приостановку и даже переворачивание с ног на голову привычной социальной драмы и тем самым напоминает нам, что приостановленное имеет драматургический, а не материальный характер. Неуступчивость, коллективные насмешки над персоналом и личная вовлеченность, разрушающие границу между персоналом и постояльцами, показывают шаткость социальной реальности в тотальном институте. Думаю, нас должно удивлять не наличие слабых мест в практике установления жесткой социальной дистанции, а скорее то, что их не становится больше.

Все учреждения постепенно наделяют свои цели, правила, должности и роли глубиной и красками. Происходит распределение не только обязанностей и экономических вознаграждений, но и, одновременно, характеров и форм жизни. В тотальных учреждениях аспекты должности, связанные с определением Я, доводятся до крайности. Когда некто становится членом института, о нем начинают думать как о человеке, обладающем определенными сущностными чертами и качествами характера; более того, эти черты будут радикально различаться в зависимости от того, стал ли данный индивид сотрудником или постояльцем.

Роль сотрудника и роль постояльца охватывают все аспекты жизни. Но эти законченные роли приходится исполнять гражданским лицам, уже глубоко освоившим другие роли и другие возможные формы взаимоотношений. Чем больше институт поддерживает допущение, что сотрудник и постоялец относятся к принципиально разным человеческим типам (как, например, подразумевают правила, запрещающие неформальные социальные отношения между персоналом и постояльцами), и чем более фундаментальной оказывается драма различий между персоналом и постояльцами, тем более несовместимым с гражданским репертуаром исполнителей и более уязвимым для него становится шоу.

Таким образом, есть основания утверждать, что одним из основных достижений тотальных институтов является инсценировка различий между двумя сконструированными категориями людей — между их социальными статусами и моральными качествами, между их способами самовосприятия и способами восприятия другого. Поэтому в психиатрической больнице любые социальные отношения отсылают к принципиальным различиям между врачом и пациентом, в тюрьме — между охранником и заключенным, а в военных подразделениях (особенно элитных) — между офицерами и рядовыми. Это, безусловно, изумительное социальное достижение, даже несмотря на то что схожесть исполнителей, о которой свидетельствуют институциональные церемонии, может создавать некоторые трудности для данной инсценировки и тем самым вызывать определенное персональное напряжение.

Я хотел бы указать на один симптом этих проблем с инсценировкой. В тотальных институтах часто можно услышать занимательные истории, касающиеся идентичности. Постояльцы рассказывают, как их принимали за членов персонала, и они некоторое время не развеивали это заблуждение, или как они принимали члена персонала за постояльца; сотрудники, аналогичным образом, вспоминают случаи, когда их принимали за постояльцев. Идентичность может становиться предметом шуток, когда член одной группы непродолжительное время ведет себя как член другой группы или когда он недолго, развлечения ради, общается с представителем своей группы как с членом другой категории. Одним из источников таких шуток являются ежегодные сатирические сценки, героями которых выступают сотрудники, другим — безобидное повседневное баловство. Возникают также скандалы, связанные с идентичностью, в основе которых лежат случаи, когда индивид, первоначально бывший членом персонала, каким-то образом дискредитирует себя и становится членом группы постояльцев в том же институте (или в институте того же типа). На мой взгляд, такое беспокойство об идентичности указывает на сложности, сопутствующие попыткам поддержания драмы различий между людьми, которые во многих случаях могли бы обменяться ролями и играть на противоположной стороне. (На самом деле они обмениваются ролями в игровой форме.) Хотя неясно, какие проблемы решают эти церемонии, ясно, на какие проблемы они указывают.

Я рассмотрел тотальные институты с точки зрения лишь одного базового различия: между постояльцами и персоналом. Теперь я могу обсудить, что упускается при таком подходе и к каким искажениям он приводит.

При более тщательном исследовании тотальных институтов было бы важно поставить вопрос о типичной дифференциации ролей внутри каждой из двух основных групп[232] и об институциональной функции этих более специализированных позиций. Некоторые из этих особых ролей упоминались при обсуждении отдельных институциональных задач: кто-то из персонала должен представлять институт на совещаниях с представителями общества и приобретать неинституциональный лоск, чтобы делать это эффективно; кто-то из персонала должен заниматься посетителями и другими людьми, с которыми контактируют постояльцы; кто-то должен оказывать профессиональные услуги, а кто-то должен проводить время, относительно тесно контактируя с постояльцами. Возможно, кто-то даже должен олицетворять институт для постояльцев — служить символом, на который они могут проецировать разнообразные эмоции[233]. Тщательное изучение тотальных институтов должно включать систематическое рассмотрение этих различий внутри категорий.

Я хотел бы рассмотреть два аспекта этой внутригрупповой дифференциации ролей, которые касаются динамики среди сотрудников нижнего звена. Одна из особенностей этой группы заключается в том, что ее представители, как правило, — многолетние работники, выступающие поэтому хранителями традиций, в то время как среди высшего руководства и даже постояльцев может наблюдаться высокая текучесть[234]. Кроме того, именно эта группа должна лично доводить требования института до постояльцев. Они могут тем самым защищать высшее руководство от ненависти постояльцев и, если постоялец все же прорвется к сотруднику высшего звена, создавать для последнего возможность проявлять покровительственную доброту и даже попустительство[235]. Эти акты милосердия возможны лишь потому, что, как и перед любыми дядюшками, перед сотрудниками высшего ранга не стоит непосредственная отцовская задача дисциплинировать постояльцев и их контакты с постояльцами столь немногочисленны, что эта снисходительность не подрывает общую дисциплину. Думаю, в подавляющем большинстве случаев вера постояльцев (какой бы иллюзорной она ни была) в то, что, хотя большинство сотрудников плохие, человек на самом верху на самом деле хороший, просто его подчиненные вводят его в заблуждение, дает постояльцам чувство некоторой безопасности. (Что находит выражение в популярных романах и кинофильмах о полиции: сотрудники нижнего звена могут быть жестокими, предвзятыми и коррумпированными, но человек во главе организации всегда «в порядке».) Это хороший пример того, что Эверетт Хьюз называет «моральным разделением труда»[236], так как здесь различие выполняемых индивидами задач явно предполагает различие приписываемых им моральных качеств.

Второй аспект дифференциации ролей среди персонала, который я хочу рассмотреть, касается шаблонов почтительности. В гражданском обществе межличностные ритуалы, которые люди исполняют по отношению друг к другу в непосредственном физическом присутствии друг друга, содержат важный компонент официальной спонтанности. Выражающий почтение обязан исполнять ритуал непредумышленно, мгновенно, без размышлений, чтобы его ритуал мог считаться подлинным выражением его предполагаемого отношения к получателю, иначе как еще эти действия могли бы «выражать» внутренние чувства? Выражающий почтение способен справиться с этой задачей, так как он овладел стандартизированными ритуалами демонстрации почтения, принятыми в его обществе, в столь раннем возрасте, что во взрослой жизни они стали его второй натурой. Поскольку предполагается, что почтение, которое исполнитель ритуала оказывает получателю, должно выражаться прямо и свободно, получатель едва ли вправе требовать надлежащего выражения почтения, если таковое не будет проявлено. Можно принудить к действию, но принудительное выражение чувств — всего лишь шоу. Оскорбленный получатель может предпринимать действия против лица, отнесшегося к нему с недостаточным почтением, но обычно он должен скрывать истинную причину подобной меры воздействия. Получатели имеют право открыто наказывать за неподобающее выражение почтения лишь, наверное, детей; это один из признаков того, что мы считаем детей еще-не-совсем-полноценными-людьми.