В ходе обсуждения мира постояльца я рассмотрел процессы умерщвления Я, реорганизующие воздействия, ответные реакции постояльцев и складывающуюся культурную среду. Я хотел бы добавить заключительные замечания о процессах, которые обычно происходят, если и когда постояльца выпускают и возвращают в окружающее общество.

Хотя постояльцы и планируют пирушки после выхода и могут отсчитывать часы до момента своего освобождения, у тех из них, кого вот-вот отпустят, эта мысль очень часто вызывает тревогу, и поэтому, как уже говорилось, некоторые косячат или вновь поступают на службу, чтобы избежать проблемы. Тревога постояльца в связи с выходом часто принимает форму вопроса, который он задает себе и своим друзьям: «Смогу ли я жить во внешнем мире?» Этот вопрос делает гражданскую жизнь предметом размышлений и беспокойства. То, что для людей вовне обычно является невоспринимаемым фоном воспринимаемых фигур, для постояльца является фигурой на еще большем фоне. Такая перспектива, вероятно, деморализует и составляет одну из причин, по которой бывшие постояльцы часто думают о том, чтобы «вернуться», и по которой значительное число их возвращается.

Тотальные институты часто претендуют на то, что они заботятся о реабилитации, то есть о восстановлении механизмов саморегуляции постояльца, чтобы после выхода он по собственной воле придерживался стандартов учреждения. (Предполагается, что персонал, впервые оказываясь в тотальном институте, уже способен к подобающей саморегуляции и, как и представители учреждений других типов, соответствует идеалу: ему нужно лишь овладеть правилами.) На деле эта претензия на изменение постояльца редко реализуется, и даже когда происходит долговременное преображение, изменения часто не соответствуют замыслам персонала. За исключением некоторых религиозных институтов, ни процессы лишения, ни процессы реорганизации не оказывают длительного эффекта[183], отчасти — из-за практик вторичного приспособления, существования контрморали и склонности постояльцев комбинировать все стратегии и не высовываться.

Конечно, сразу после выхода постоялец, скорее всего, будет восторгаться свободами и радостями гражданского статуса, на которые обычные люди, как правило, совершенно не обращают внимания, — резкому запаху свежего воздуха, возможности говорить, когда захочешь, расходованию целой спички на сигарету, возможности перекусить в одиночку за столом, предназначенным для четверых[184]. Одна пациентка психиатрической больницы, вернувшаяся в больницу после выходных, проведенных дома, описывает свой опыт кругу внимательно слушающих друзей: «Я встала утром, пошла на кухню и сделала себе кофе; это было чудесно. А вечером мы выпили пару бутылок пива и сходили поели чили; это было потрясающе, очень вкусно. Я ни на минуту не забывала, что я свободна»[185]. Тем не менее, вскоре после выхода бывший постоялец, похоже, забывает многое из своей жизни внутри института и вновь начинает считать само собой разумеющимися привилегии, вокруг которых была организована жизнь в институте. Чувство несправедливости, ожесточенность и отчужденность, столь типичные для постояльца и столь часто составляющие этап его моральной карьеры, после выхода начинают ослабевать.

Но то, что остается у бывшего постояльца от его институционального опыта, говорит нам кое-что важное о тотальных институтах. Очень часто попадание в институт означает для новичка, что он получил статус, который можно назвать опережающим: его социальное положение в стенах института не просто радикально отличается от положения, которое он занимал снаружи, но и, как он узнаёт, если и когда он выйдет, оно никогда не будет снова в точности таким же, как до попадания туда. Если этот опережающий статус относительно благоприятен, как в случае выпускников офицерских училищ, элитных морских училищ, престижных монастырей и т. д., можно ожидать, что будут проходить официальные торжественные встречи выпускников, заявляющих о гордости своей «школой». Если же опережающий статус неблагоприятен, как в случае тех, кто выходит из тюрем или психиатрических больниц, можно использовать термин «стигматизация» и ожидать, что бывший постоялец будет стремиться скрывать свое прошлое и «обходить эту тему стороной».

Как указал один исследователь[186], важным рычагом в руках персонала является власть уменьшать стигматизацию при освобождении. Начальство армейских тюрем может предоставлять постояльцам возможность вернуться на службу и, потенциально, получить почетную отставку; администраторы психиатрических больниц могут выдавать «чистую медицинскую карту» (выписывать индивида как полностью излечившегося), а также давать личные рекомендации. Это одна из причин, по которой в присутствии персонала постояльцы иногда изображают энтузиазм по поводу того, что институт делает для них.

Теперь можно вернуться к рассмотрению тревоги в связи с выходом на свободу. Одно из предлагаемых объяснений ее заключается в том, что индивид не хочет или слишком «болен», чтобы вновь брать на себя ответственность, от которой его освободил тотальный институт. Мой собственный опыт исследования одного типа тотального института, психиатрических больниц, говорит о минимальном значении данного фактора. Более важным фактором представляется дискультурация: утрата или отсутствие возможности приобретения ряда привычек, необходимых сегодня для жизни в обществе. Другой фактор — стигматизация. Когда индивид получил низкий опережающий статус, став постояльцем, его начинают прохладно принимать в остальном мире — обычно он сталкивается с этим в момент, сложный даже для человека без его стигмы: когда ему приходится обращаться к кому-либо с просьбой предоставить работу и жилье. Кроме того, постоялец, как правило, выходит на свободу вскоре после того, как он, наконец, освоился внутри и заработал привилегии, которые, как он знает по своему болезненному опыту, очень важны. Словом, он может полагать, что выход на свободу означает перемещение с вершины маленького мира в самый низ большого мира. Вдобавок, возвращение индивида в свободное общество может сопровождаться ограничением его свободы[187]. В некоторых концентрационных лагерях от узника требовали подписать документ об освобождении, подтверждающий, что с ним обращались хорошо; его предупреждали, каковы будут последствия, если он начнет выносить сор из избы. В некоторых психиатрических больницах с постояльцем, готовящимся к выписке, проводят последнее собеседование, чтобы выяснить, не затаил ли он обиду на институт и на тех, кто его туда отправил; его также предостерегают от того, чтобы доставлять последним неприятности. Кроме того, с отпускаемого постояльца нередко берут обещание обращаться за помощью, если он вновь почувствует, что «болен» или «попал в беду». Часто бывший пациент психиатрической больницы узнаёт, что его родственникам и работодателю посоветовали обращаться к уполномоченным лицам, если у него вновь начнутся проблемы. Человек, покидающий тюрьму досрочно, может давать формальную расписку, обязуясь регулярно сообщать о себе и держаться подальше от компаний, которые привели его в институт.

Многие тотальные институты большую часть времени функционируют просто как места для содержания постояльцев, но, как отмечалось ранее, они обычно представляют себя общественности рациональными организациями, спроектированными в качестве эффективных машин по достижению небольшого числа официально признанных и одобренных целей. Также отмечалось, что одной из их частых официальных задач является перевоспитание постояльцев в соответствии с некоторым идеальным стандартом. Противоречие между тем, что институт делает, и тем, что его сотрудники должны говорить о его работе, составляет базовый контекст повседневной деятельности персонала.