Терехин не успел ответить.

За него сказала Екатерина Ивановна:

— Глупости, никого не будут судить! Несчастный же случай.

— Рассказывайте! — усмехнулся незнакомый мужчина. — Две смерти, и чтобы виноватого не было? Так не бывает. Кого-то обязательно будут судить...

...Два могильных холма выросли на кладбище. Море цветов кругом. И две фотографии: счастливая, смеющаяся Тамара, молодая жена Игоря Степановича, и сестра его, Ольга Степановна. В жизни она не часто улыбалась. Сейчас, с этой фотографии, Ольга Степановна улыбалась, как никогда прежде: безмятежно и отрешенно...

... — Я хочу, чтобы ты знал, отец, — председатель исполкома Фомин поддерживал под локоть старика Беляева, — не только у тебя, у всего города сегодня большое горе... С тобой, отец, мы все.

Степан Алексеевич вряд ли его слышал.

...Кудинов был опять рядом с Верой Михайловной.

— Где Игорь? — спросила она.

— Здесь, мама, — сказал Кудинов.

— Игорь! — тихо позвала она.

Кудинов обернулся. Беляева видно не было.

— Он идет, мама, — сказал Кудинов.

Она покорно пошла дальше.

— Разве он еще не приехал? — спросила вдруг. — Собирался же приехать... С молодой женой... Ничего не помню…

Кудинов прижал к себе ее локоть.

— Игорь дома нас ждет, мама, — сказал он.

...Один, позади всех уходил от свежих могил Игорь Степанович Беляев.

У поворота на центральную аллею его ждал Терехин.

— Я сейчас... — сказал он жене.

— Олег!

Но остановить его она не успела.

Терехин уже подходил к Беляеву.

— Извините, — сказал он, — но я все время мучаюсь... У вас такое горе, а я показания против вас даю. — Беляев молчал, и Терехин взволнованно продолжал: — Только не подумайте, что спасаю свою шкуру. Ничего подобного! Как тогда было на мосту, так и говорю... Всю правду... Но если, — Терехин заторопился, — если что-нибудь не так, забыл, может, или не заметил, вы скажите! Я подтвержу следователю...

Беляев по-прежнему молчал.

Екатерина Ивановна издали со страхом смотрела на мужа.

Наконец Беляев поднял голову.

— Делайте что хотите, — сказал он и пошел прочь.

Терехин беспомощно глядел ему вслед.

Была ночь. Кудинов не спал, ходил по комнате.

Посмотрел на часы. Шел уже третий час.

Он подошел к дивану, взялся за его нижний край, потянул на себя, раздвинул.

Из ящика в головах Кудинов достал простыню, расстелил ее. Достал одеяло, подушку. Бросил их на диван. Достал свою ночную пижаму, коричневую, в светлую полосу. В ящике еще что-то осталось. Матвей Ильич наклонился, достал ночную пижаму Оли. Желтую, в синий горошек. Воротничок и рукава оторочены кружевом...

Кудинов стоял, рассматривал ее. Уткнулся лицом в мягкую теплую ткань и замер.

Стоял так долго, не шевелясь. Почти не дышал.

Потом отнял лицо от Олиной пижамы, посмотрел на расстеленную постель. Но не лег в нее. Придвинул к окну кресло, под ноги подставил стул. Устроился. И закрыл глаза.

Следователь Зубков был в кабинете городского прокурора.

— Значит, оба были трезвые? — спросил прокурор, немолодой мужчина в светлой украинской рубахе.

— Оба, — сказал Зубков.

Прокурор вздохнул.

— Может, Терехин с вечера глотнул все-таки?

— Вряд ли, — сказал Зубков. — В крови никаких следов.

Они помолчали.

За раскрытым настежь окном шумела летняя улица.

— Объясните, — сказал прокурор, — отчего загорелся «ВАЗ»? Такой сильный удар был?

— Скорее всего, не очень сильный. Но эти «ММЗ‑555» нелепо устроены. Слева выступает бензобак. От удара его сорвало, и бензин хлынул на «Жигули».

— Значит, несчастный случай? — спросил прокурор.

— То, что бак сорвало, возможно... А столкновение произошло по вине одного из водителей.

— Почему вы так думаете?

— А как же иначе, Иван Васильевич? Ширина моста — шесть метров. Стало быть, при аккуратном движении машины свободно бы разъехались. Роковой неизбежности столкновения не было... Десятки машин проезжают там, и ничего, — добавил Зубков.

— Кто же из водителей виноват? — спросил прокурор.

— Пока трудно сказать.

— Ну а ваше предположение? — спросил прокурор.

Зубков пожал плечами:

— Все зависит от того, на чьей полосе произошло столкновение. Если на полосе Терехина, виноват Беляев. На полосе Беляева — виноват Терехин.

— Что говорит Терехин?

— Говорит, ехал по своей полосе.

— Похоже?

— Пожалуй... Правда, «жигуленка» развернуло от удара. Нужно восстановить его первоначальное положение.

— Экспертов привлекали?

— Рано, Иван Васильевич... Их сразу на место надо было вызывать... А этого не получилось... До ближайшей экспертизы сутки езды... На такой срок ведь не перекроешь движение через мост... Теперь уж подождем, пока соберется весь первичный материал.

Они помолчали.

— Что Беляев? — спросил прокурор.

— Твердит одно и то же: «Не хочу жить».

— А по делу что-нибудь показывает?

— Пока ничего. Двух слов от него не добьешься. В состоянии сильнейшей депрессии...

— Это можно понять, — сказал прокурор.

— Конечно, — согласился Зубков.

Они еще помолчали.

— Знаете, о ком я все время думаю? — спросил прокурор.

Зубков отрицательно покачал головой.

— Дочь и невестка у стариков погибли... И если теперь окажется, что в этой смерти виноват их же сын... Если после похорон дочери и невестки еще и сына суждено проводить в тюрьму... — Прокурор махнул рукой: — Лучше не дожить, Зубков.

— Конечно, Иван Васильевич, — согласился 3убков. — Что и говорить!

Прокурор встал, прошелся по кабинету.

— И сегодня... вот это... зависит от нас с вами, — сказал прокурор.

Зубков покачал головой.

— От меня лично ничего не зависит, Иван Васильевич, — возразил он.

— А от кого? — Прокурор остановился. — От меня, что ли?

— От объективных обстоятельств, — сказал Зубков. — Моя обязанность — установить истину... А уж какой она окажется, решать не мне...

Прокурор с интересом глядел на Зубкова.

— Правильно, — сказал он. — Истина! Какое прекрасное слово! С юных лет привыкли: против истины ни на шаг! Мы вот с тобой как живем? День да ночь — сутки прочь. Понемножку радуемся, понемножку страдаем... А истина, она, брат, всегда только тор-же-ствует! — Он поднял вверх палец. — Сказано-то как? Колокольный звон! Под него только и вправе мы спать спокойно. Ибо знаем: совесть наша чиста. — Он вздохнул. — А сегодня я предпочел бы не знать твою истину, — почти грубо сказал он.

Зубков молчал.

— Все имеет свою цену, — сказал прокурор. — Истина тоже... Оттого, что осудим сегодня сына двух несчастных стариков, водители не станут завтра аккуратнее ездить. И аварий на дорогах не убавится.

Зубков молчал.

Прокурор не торопил его.

— А по-моему, Иван Васильевич, вы неправильно рассуждаете, — сказал Зубков.

— Да неужели? — прокурор усмехнулся.

— Мне так кажется... Сегодня мы с вами забудем истину, жалея двух несчастных стариков... А завтра — потому что нам кто-нибудь прикажет... А послезавтра — ради своей личной корысти... И что же получится в результате? Беззаконие и произвол?.. Вот тогда действительно надо пожалеть людей.

— Сколько вам лет, Зубков? — спросил прокурор.

— Двадцать семь. А что?

— Нет, ничего...

— И в пятьдесят буду точно так же рассуждать, — заверил Зубков. — Потому что считаю: повязку никогда нельзя снимать с глаз.

— Какую повязку? — не понял прокурор.

— Которой гражданка Фемида глаза себе завязала, — объяснил Зубков. — Богиня правосудия... Чтобы личные впечатления ей не мешали.