Прокурор ничего не ответил ему, вернулся в свое кресло.

— Разве я не понимаю, Иван Васильевич? — сказал Зубков. — Конечно, проще всего — несчастный случай... Но посудите сами... Вот если б нельзя было ничего предотвратить, ситуация выше сил человеческих, и нет виновных... Тогда конечно... А здесь? Кто-то же был виновен. Остается только выяснить кто — Беляев или Терехин... Разве я неправильно рассуждаю?

— Совершенно правильно, — сказал прокурор. — Вы хороший юрист, Зубков.

— Хороший или нет, не знаю. Но это моя профессия.

— Молодец, — сказал прокурор.

Старики Беляевы — Степан Алексеевич и Вера Михайловна — лежали в своих постелях.

Вера Михайловна плакала.

— Степочка, — тихо причитала она. — Степочка, что ж это такое?..

Старик поднялся.

— Ты куда, Степочка? — испуганно спросила она.

Он не ответил.

Оделся.

Вышел в сад.

Она засеменила за ним.

— Не пущу, — сказала. — Меня хоть пожалей.

— Не могу, мать, — сказал он. — Не держи...

Она смотрела на него.

— Ну хочешь, Игоря разбужу? — спросила.

— Не смей.

— Ну а Матвея?.. Пусть пойдет с тобой.

— Мне никто не нужен.

— А если упадешь?.. Что случится?.. Кругом ни души... Степочка!

— Ничего со мной не случится, — сказал он. — Пойду и приду. Никуда не денусь.

Она заплакала.

Он пошел не оглядываясь.

Ночной город был темен и пуст.

Беляева увидел постовой милиционер.

— Товарищ Беляев, Степан Алексеевич, — окликнул он, — вы куда?

— Тут недалеко.

Милиционер проводил его взглядом.

Старик шел не останавливаясь.

Медленно ступал больными ногами в теплых на меху ботинках.

Кончилась городская улица. Началось загородное шоссе.

Он все шел...

Матвей Ильич Кудинов не спал и эту ночь. Мерил шагами комнату. На столе пепельница, полная окурков.

В коридоре раздались шаги. Хлопнула входная дверь, Кудинов прислушался. Какая-то тень мелькнула за окном, в саду. Кудинов вышел на крыльцо. Мужская фигура скрылась за деревьями.

— Игорь, это ты? — негромко спросил Кудинов.

Никто ему не ответил. Кудинов ускорил шаг.

...На поляне под деревом стоял Игорь Степанович.

Через ветку перекинута веревка.

— Игорь! — крикнул Кудинов.

Беляев обернулся.

Кудинов с силой оттащил его от дерева. Сказал задыхаясь:

— Ты с ума сошел, Игорь! Что ты делаешь?!

Беляев молчал.

Кудинов положил ему руки на плечи. Обнял. Сказал:

— Надо жить, Игорь... Надо жить... У нас с тобой нет другого выхода... Надо жить...

Беляев стоял как каменный.

— Это крах, — произнес он. — Моя жизнь кончилась.

Кудинов посмотрел на него. Снял с плеч руки. Неожиданно рассмеялся.

— Твоя жизнь? — спросил он. — И это все, что тебя сейчас тревожит?

Беляев молчал.

— Краха, значит, испугался? — спросил Кудинов. — А как это понимать, объясни? С должности, что ли, снимут? Или чинов лишат?

Беляев молчал.

— А детей сиротами оставить не испугался? Стариков одних бросить на этом свете — ничего?

Беляев молчал.

— Давай, — сказал Кудинов, — вешайся, черт с тобой... Сделай одолжение! — повернулся и пошел в дом.

Беляев постоял немного. Сорвал с дерева веревку и швырнул ее через забор.

Старик Беляев шел по шоссе.

Начало светать.

Здесь по этой самой дороге несколько дней назад мчались нарядные бежевые «Жигули» с московским номером.

Вот и быстрая горная речка. И мост через нее.

Старик остановился.

Тяжело опустился на каменный бордюр.

Сполз на землю.

Так и лежал, обхватив землю руками, тот самый клочок асфальта, где несколько дней назад горели развернутые поперек моста бежевые «Жигули».

Старик не плакал. Глаза его были сухи.

Председатель исполкома Фомин уже собирался уходить домой.

Открылась дверь, в кабинет вошел прокурор.

— Законникам привет! — сказал Фомин.

— Добрый вечер, — прокурор тяжело опустился на стул.

— Ну как, — спросил Фомин, собирая в кейс бумаги, — отдали под суд того бандита?

— Какого бандита? — не понял прокурор.

— Шофера грузовика.

Прокурор вздохнул. Налил себе из графина. Выпил.

— А почему вы знаете, что нарушил грузовик? — спросил он.

— То есть? — не понял Фомин.

— Не исключено, виноват сам Беляев, — сказал прокурор.

— Иван Васильевич, — сказал председатель исполкома, — ты понимаешь, что говоришь?

Прокурор ничего не ответил.

— Он же своих близких потерял, — сказал Фомин.

— И поэтому не виноват? — спросил прокурор.

Председатель исполкома пожал плечами, сказал:

— Водитель самосвала пьяный же был.

— Откуда вы взяли? — удивился прокурор. — Трезв как стеклышко.

Возникла пауза.

— Это что, уже окончательно? — спросил Фомин.

— Идет следствие.

Они помолчали.

— Нет, — сказал Фомин. — Быть такого не может. Слышишь? Сознавать, что ты убийца своей жены и сестры... С ума сойти!.. А старикам каково?.. Нет, нет, не хочу!.. Есть же на свете справедливость. Ну пускай не на нашей грешной земле, но вот там, — он показал вверх, — там же должна быть справедливость, а?

— Не знаю, — сказал прокурор, — не по моей части.

— Что?

— Справедливость.

Фомин посмотрел на него.

— А что по твоей части? — спросил он.

— Закон. И истина. А она справедливой быть не обязана. — Прокурор усмехнулся: — Она выше этого.

Помолчали.

— Слушай, — сказал Фомин, — а нельзя... ну, вообще прекратить это дело?!

— Основания? — спросил прокурор.

— Горе! — выкрикнул Фомин. — Человеческое горе! Или тебе мало?

— Горе — понятие внеюридическое, — сказал прокурор.

— Что?

— Говорю, нет такой статьи в кодексе.

Фомин смотрел на него.

— Иван, — тихо произнес он, — что ты говоришь?.. Ты человек или...

— А что я могу сделать? — крикнул прокурор. — Приказать Зубкову? Наплюй, дескать, на закон, забудь свои прямые обязанности? — Он вздохнул. — Да и говорил я уже, — он устало махнул рукой. — Но Зубков продолжает искать истину. И будет ее искать, пока не найдет... Он мне это вполне популярно объяснил...

— Он что, сволочь? — спросил председатель исполкома.

— Кто? Зубков? — Прокурор усмехнулся: — Ну почему же? Отличный парень. Только, извините, очень добросовестный...

— А может быть, мне ему позвонить, — предложил Фомин.

— И что вы ему скажете? — спросил прокурор.

Фомин не ответил.

— Вам Беляева жаль, — сказал прокурор. — Мне, знаете, тоже. А Терехина вам не жаль?

— Водителя грузовика?

— Да... Трое детей, мал мала меньше... Вел себя, можно сказать, героически... До последней минуты пытался спасти женщин. Ожоги получил... Но, — прокурор покачал головой, — ради истины мы с вами будем множить горе. Еще не знаю чье. Но будем. И нет у нас другого выхода...

Фомин и прокурор молчали.

Терехины обедали.

Мрачный это был обед.

Только дети весело шумели. Максим дудел в дуду из бузины. Таня пела про крокодила Гену. Васька дул в чашку с молоком, устраивал в чашке молочные бури.

— А ну перестать! — прикрикнула на детей Екатерина Ивановна. — Распустились!

Дети удивленно притихли. К такому тону они не привыкли.

Терехин поднялся из-за стола.