— А почему? Красивое дело.

— Судья в качестве ответчицы?

— Не судья, а гражданка Аристархова. Перед законом равны все.

— Ладно, гуляй, — сказала Кира.

— Но Пузиков к тебе придет. Я ему назвал тебя.

— Как придет, так и уйдет.

— Не можешь. Ты адвокат и обязана оказывать клиентам юридическую помощь.

Глаза его смеялись. Тарасову, кажется, очень нравилось ее злить.

— Слушай, — сказала Кира. — А не пошел бы ты?..

— Нет, — сказал он, — не пошел бы... Объясни, отчего судью нельзя привлечь в качестве ответчицы?

— Да оттого, что первый встречный наболтал тебе с три короба. Какая квартира? Какой внук? Он что, проживал вместе с бабкой, вел с ней одно хозяйство, имеет право на площадь? Ты ведь ровно ничего не знаешь.

— Пускай не имеет права. Кто это должен решать? Суд?

— Да, суд.

— А никакого суда не было. Приехали и вытолкали человека в шею. А тебя это даже не возмущает... Кирочка, — сказал он, — ну возмутись, пожалуйста. Я тебя очень прошу, Кирочка, возмутись!

— Иди к черту!

— Ну возмутись судьей Аристарховой, я тебя умоляю, Кирочка!

Витя Тарасов был совершенно невыносим.

— Да откуда тебе известно, как Пузикова выселяли? — спросила Скворцова. — Ты проверял?

— Нет, — сказал он. — Я не проверял. Проверить должна будешь ты. Если, конечно, не побоишься испортить отношения с судьей Аристарховой. — Он сочувственно поинтересовался: — Она часто слушает твои дела?

— Ох, Тарасов! — сказала Скворцова. — И откуда ты такой взялся?

— С луны, — сказал он. — Так что же мы будем делать? Пускай беззаконие торжествует? На подвиг мы с тобой не пойдем?

— Мы с тобой? — очень зло спросила Кира Скворцова. — По-моему, ты все время требуешь чего-то только от меня. Себя лично ты, кажется, ничем не утруждаешь.

И тут Кира разошлась.

В своей жизни, сказала она, ей встречались разные иждивенцы. Но такого очаровательного иждивенца, как Витенька Тарасов, видит она впервые. Нет, конечно, живет он не за чужой счет. Кормит себя он сам. Но совесть свою спасает исключительно за счет других. С его стороны, конечно, очень благородно заступиться за обиженного Пузикова. Только расплачиваться-то придется не Витеньке, а другим. Витеньке Тарасову благородство его никогда ничего не стоит.

— Это же стыдно, Витя, — говорила она. — Стыдно и некрасиво. Ты же мужик, мужчина. А под удар подставляешь меня, женщину. Как же так можно? — Она покачала головой. — Я вот что тебе скажу. С твоим умением прятаться за чужие спины ты, лапонька, и сто, и тысячу лет проживешь. Всех нас переживешь...

На том их разговор и закончился. А через неделю в консультацию явился сам Пузиков и объявил, что пришел от Виктора Сергеевича Тарасова. Тот ему сказал, что Кира Владимировна берется вести его дело.

— Не знаю, откуда у Виктора Сергеевича такая информация, — возразила Скворцова. — Я ему ничего не обещала.

— Как же так? — растерялся Пузиков. — А Виктор Сергеевич сказал, что вы с ним обо всем договорились.

— Ничего подобного. Он ошибается. Очень сожалею, но сейчас я крайне занята. Готовится большой процесс, я в нем участвую.

— Удивительная вещь, — сказал Пузиков. — К кому из адвокатов ни приду, все крайне заняты. С судьей, что ли, не хотите связываться?

— Ну зачем же такие обобщения? — возразила Скворцова. — У адвокатов действительно много работы.

— А мне какое дело? По закону я имею право на юридическую помощь? Или не имею?

— А вот это уже демагогия, товарищ Пузиков, — сказала Скворцова. — Вам же никто не отказывает. Объясняю: сейчас очень много работы. Обождите, кто-нибудь освободится.

— Когда? Сперва рак свистнет? Вам, конечно, легко рассуждать, а мы с женой снимаем угол. Все вещи свалены в сыром подвале. Прошу: «Ну хоть помогите написать исковое заявление». Тоже отказываются. Мне что же, вешаться теперь? Или как?

— Ну хорошо, — сказала Скворцова. — Вешаться вам, полагаю, не надо. Я помогу написать заявление... Дело вести не берусь, а заявление — помогу. — Она полистала свою записную книжку. — Придете ко мне в четверг, в пять вечера. Со всеми документами.

Когда Пузиков вышел, Скворцова тут же позвонила Вите Тарасову. Но трубку взяла его жена Таня и сказала, что Вити нет, отправился в отпуск.

— Пускай лучше не возвращается, — предупредила Скворцова.

— А что такое?

— Да ничего! Распоряжается тобой как хочет.

— Удивила! — ответила Таня. — Тарасова, что ли, не знаешь?

— Знаю, к сожалению, — сказала Скворцова.

В четверг, как и договорились, Пузиков пришел опять. Он принес с собой целую кипу бумаг, из которых выходило, что дело это очень и очень непростое. Все детство Пузиков провел у бабки. Здесь жили и его родители. Потом они получили свою квартиру, но Пузиков, будучи в ней прописан, фактически продолжал оставаться у бабки, вел с ней общее хозяйство, что закон непременно велит учитывать при определении права на площадь. Последние пять лет Пузиков учился в Ленинграде, но на каникулы, сперва один, а потом с молодой женой, всегда приезжал сюда, к бабке.

Он рассказал, как их выселяли. Жена была беременна, болела. Но судебный исполнитель ничего не желал слушать. Подогнали грузовик, кое-как побросали туда вещи, и жену Пузикова под руки вывели из квартиры. Все. До свидания. Не поминайте лихом.

И Кира Владимировна вдруг по-настоящему возмутилась. Черт знает что, действительно! Как могла позволить себе такое судья Аристархова? Беззаконие, вопиющее беззаконие!

Скворцова молча листала документы и не знала, как ей быть. Браться за это дело ей по-прежнему ужасно не хотелось. Слишком хорошо она представляла, в какую тогда втянет себя трясину. Завязнешь, сто лет не выкарабкаешься.

На днях Кира Владимировна выступала в суде, и во время перерыва, в буфете, судья Аристархова подсела к ней за столик и зачем-то завела речь о том, как семь лет подряд она каждый день мыкалась по электричкам, и дети у нее постоянно болели, у старшей дочери обнаружился диабет. «Знаете, что я вам скажу, Кирочка Владимировна, — сказала Аристархова. — Баба дома должна сидеть. Жить бабьей жизнью. Вы, кажется, одинокая?» — «Да». — «Благодарите за это судьбу».

Кира Владимировна продолжала молча листать документы, а Иван Иванович Пузиков с надеждой глядел на нее и ждал: не переменит ли адвокат свое мнение, не возьмется ли все-таки вести его дело.

«Ох, Витя Тарасов, Витя Тарасов, — подумала Скворцова. — За какие такие грехи должна я все это терпеть? Ну что ты со мной, изверг, делаешь?»

— Что я должен вам рассказать? — спросил следователя Парамонова корреспондент газеты «Туранское знамя» Алексей Ильич Малышев.

— Все о Тарасове, — ответил Парамонов. — Что за человек он был? Его склонности, привычки, пристрастия, манера поведения, симпатии и антипатии?..

— Никогда бы не подумал, что следствие интересует убитый, а не его убийца, — сказал Малышев.

— Следствие интересует все, — возразил Парамонов. — Разве знаешь заранее, какая информация окажется полезной, а какая нет?

— Ну что ж, — сказал Малышев. — Виктор Сергеевич Тарасов был прекрасный человек. Добрый, порядочный. Только — глубоко несчастный.

— Несчастный?

— Да. Очень.

— Любопытно, — сказал Парамонов. — А Григорий Матвеевич Сенин считает наоборот, что у Тарасова был счастливый характер.

— Ужасающий характер, — возразил Малышев. — И страдал от него прежде всего он сам, Витя Тарасов.

— В чем же это выражалось? — поинтересовался Парамонов.

Малышев взглянул на него.

— Видите ли, — сказал он, — есть люди, которые живут случайными заработками. Твердой профессии у них нет, они — поденщики... У Тарасова была своя профессия, она значилась в его анкетах, она даже кормила его. Однако почти никогда по-настоящему его не занимала. Не заполняла ни его ум, ни его душу. Он ею не жил.