Все, выходит, признали, все необходимые выводы сделали. Не позаботились только об одном — о насосе. Чтобы хоть теперь получило его Краснопресненское предприятие.

Обратите внимание: хотя по-разному реагировали работники аппарата на служебные письма и на жалобу рабочего — на те просто никак не отвечали, а здесь клялись: «Повысить и усилить!» — результат в обоих случаях был совершенно одинаковый: палец о палец не ударили.

Просители знай себе просили — благодетели знай себе бездействовали.

Отчаявшись, исписав горы бумаг, обив многочисые пороги, но так ничего и не добившись, Анаюолий Борисович Жигаев вдруг узнает, что рядом, по оседству, на комбинате строительных материалов номер 24 (предприятие чужое, ППЖТ его не обслуживает), лежит абсолютно новый пневматический насос, которым никто не пользуется. Даже на балансе он тут не числится, туманно именуется «комплектом запасных частей».

Как получилось, что, несмотря на все драконовы строгости фондового контроля, предприятие свободно завозит к себе не очень нужное ему оборудование, — тайна до сих пор. Скорее всего, один из парадоксов того самого контроля.

Первая мысль у Жигаева пойти к директору комбината и поклониться ему в ноги. Но Анатолий Боисович прекрасно знает: бесполезно, наверняка откажет. (Уже после суда корреспондент газеты поинтересовался у директора комбината: «А может, все-таки не отказали бы?» «Обязательно бы отказал, — ответил тот. — За отпуск оборудования на сторону мне бы влепила первая же ревизия».)

Но если нельзя официально, остается другой путь: в обход, нелегально.

Жигаев отправляется к начальнику транспортного цеха комбината Юрию Александровичу Заикину. Обрисовывает ему создавшееся положение.

— Ты богач, а мы нищие. Сделай милость, помоги соседям, выручи.

Заикин молчит, обдумывает.

— А что я буду иметь за это?

— А что ты хочешь?

— Пятьсот рублей.

Жигаев растерян.

— Да где ж я их возьму, Юрий Александрович?

— А это уж твоя забота, — говорит Заикин. — Если насос тебе нужен, придумаешь.

Жигаев возвращается домой, на ППЖТ. Кое-кому рассказывает об интересном предложении Заикина. Люди плечами пожимают: соблазнительно, конечно, да ведь нарушение, нельзя.

Жигаев и сам отлично понимает, что нарушение. Но он же не для себя лично, он же исключительно в интересах предприятия. Что делать, если все нормальные пути вдоль и поперек уже пройдены, испробованы, а насоса нет как нет. Последняя надежда на рвача Заикина. Жигаев кому угодно это объяснит...

Как часто, бывая в судах, слышу я подобные или очень похожие на них объяснения! Да только дают их люди, уже сидящие за барьером, на скамье подсудимых...

У предприятия еще оставались деньги на уборку снега. На дворе весна, деньги эти теперь не понадобятся. Жигаев распоряжается оформить липовое соглашение с подставными лицами. Те получают пятьсот рублей и отдают их Жигаеву. Он относит Заикину. Поздно вечером, в темноте, крадучись, грузовик перевозит с комбината долгожданный насос.

Преступление совершено. Работа спасена.

Узнав, каким образом получен был насос, слесарь Кузьмин восхитился: «Ну жулье, ну мошенники». И написал свое третье письмо: «Я надоел нашему главному инженеру Жигаеву с насосом, и знаете, что он придумал?...»

Это последнее письмо Кузьмина возымело-таки действие. Главпромжелдортранс обратился в конце концов в Главное управление материально-технического обеспечения: «Учитывая аварийное состояние насосов и возможную остановку подачи цемента, просим изыскать возможность...» И Краснопресненское ППЖТ в конце концов получило свой законный насос.

А на Жигаева завели уголовное дело.

Я сказал уже, Анатолия Борисовича осудили на шесть лет лишения свободы, Заикину дали семь, на год больше.

Правда, Анатолию Борисовичу в вину вменялся и второй эпизод. Машинное масло для тепловозов хранилось на территории без навеса, под открытым небом. Оно портилось, пропадало. Могла произойти авария. Жигаев пригласил шабашников, и те построили надежный навес. Однако взяли они по завышенным расценкам, что, разумеется, тоже есть грубейшее нарушение.

В суде никто из руководителей Анатолия Бориовича не присутствовал: ни заместитель начальника московского территориального объединения Александр Иванович Кукушкин, ни Георгий Николаевич Пахомов (за это время его повысили — стал начальником Главпромжелдортранса). Так что с делом Жигаева они совершенно не знакомы.

А мне очень хочется знать: какими бы глазами смотрели они, когда Анатолия Борисовича из зала суда уводили в тюрьму? Душа их была бы спокойна, не исстрадалась бы, все в порядке?

Впрочем, Александр Иванович Кукушкин так мне объяснил:

— Жигаев не мальчик, должен был понимать, что преступление совершать нельзя.

А Георгию Николаевичу Пахомову принадлежат как раз те крылатые слова:

— Должен был остановить завод. Вот тогда бы забегали.

Я не понял только, кто бы тогда забегал. Товарищ Кукушкин из городского объединения? Сам Георгий Николаевич? Или еще кто другой?

В колонии усиленного режима я встретился с Жигаевым. В своем несчастье он никого не винит: сам совершил, сам и поплатился. Спасает его здесь одно: работа. На производстве он бригадир электриков. Что-то уже наладил, что-то усовершенствовал, недавно ему объявили благодарность. Усмехается:

— Смешно, правда? Человек в тюрьме, а ему все чего-то надо и надо. — Впрочем, теперь уже все, баста! Он себе слово дал: когда выйдет на свободу, устроится на самую рядовую работу. Чтобы никаких больше забот и проблем. Прозвенел звонок, и живи как хочешь. Без всяких головных болей.

Спрашиваю:

— А у вас получится?

— Что?

— Жить поплевывая, без головных болей?

Жигаев долго смотрит на меня и ничего не отвечает.

А я с горечью думаю: а вдруг и вправду Анатолий Борисович научится в результате жить спокойно, без головных болей? Как те, другие.

Прошло два месяца после публикации очерка о Жигаеве, и редакция получила от Анатолия Борисовича письмо с просьбой напечатать его в газете. Вот оно, это письмо, привожу его полностью:

«Очерк «Просители и благодетели» написан обо мне. Я, Жигаев Анатолий Борисович, бывший главный инженер Краснопресненского ППЖТ, осужден судом на шесть лет лишения свободы и пишу из колонии усиленного режима.

Я хотел бы обратиться к читателям газеты и сказать им следующее.

Каждый день и каждый час не перестаю казнить себя за то, что ради дела преступил закон.

Зачем я пошел на это? Почему вовремя не остановился? Не осознавал, что делаю?

Как хотелось бы ответить на такие вопросы четко и однозначно. Но однозначного ответа я не нахожу. Даже сейчас, глубоко переживая и осознавая свою вину.

На предприятие, которому спущено было производственное задание, но не были созданы условия для его выполнения, пришел главным инженером я, человек, имеющий технические знания, но не имеющий знаний, как и где раздобыть те или иные необходимые материалы, как заставить людей работать без инструмента и спецодежды, как удержать способных работников, чтобы те не разбежались.

Ждать, пока кто-нибудь сверху внемлет всем нашим просьбам, обратит наконец на нас внимание, создаст надлежащие условия для работы, а до тех пор сидеть сложа руки, допустить, чтобы остановилось производство, — об этом я и подумать тогда не смел. Сама такая мысль показалась бы мне дикой и преступной.

Простая ежедневная задача — вовремя разгрузить вагон, дать заводу цемент — мне казалась тогда самой важной на свете. Как выяснилось, гораздо важнее и собственной моей судьбы, и благополучия моей семьи.