— Как же вы тогда объясняете? — спросил Парамонов.

— Не знаю, — ответил Сенин. — Причина, наверное, в том, что в отличие от всех нас Тарасов редко что-то делал по обязанности. Ему хочется, ему нравится, ему интересно — себя не пощадит. Не хочется, не интересно — не пошевелит пальцем. Понимаете?

— Весьма сомнительный образ жизни, — неодобрительно сказал Парамонов.

— Безусловно, — согласился Сенин. — Но много ли встречали вы счастливцев, которые позволяют себе такой сомнительный образ жизни?

Они помолчали.

— Мы, друзья Тарасова, постоянно его осуждали. Бранили, критиковали, наставляли на путь истинный. И в то же время — ну удивлялись ему, что ли... Поражались...

— Чему же именно?

— Не знаю, — сказал Сенин. — Внутренней его свободе, наверное, чувству раскрепощения, которого у нас самих никогда не было...

Опять наступила пауза.

— Ужасно, — сказал Сенин. — Ужасно! Дикая, нелепая, подлая смерть... Убийцу его хоть найдут?

— Постараемся найти, — сказал Парамонов. — Для этого и ведется следствие.

С адвокатом Кирой Владимировной Скворцовой разговаривать Парамонову было трудно.

Скворцова то и дело начинала плакать, и Парамонов замолкал, ждал, пока она успокоится.

— За что? — спрашивала она. — За что? Он никому никогда не причинил зла. Таких добрых людей нет больше на свете. Слышите? Нет. Не существует.

Парамонов молчал.

— Знаете, сколько лет мы с ним дружили? — сказала Скворцова. — Десять — в школе, и после школы — уже двадцать шесть лет... Тридцать шесть лет, вся жизнь, можно сказать... И я просто не могу, понимаете, не могу себе представить, что Вити Тарасова больше нет на свете... Что не раздастся вдруг его телефонный звонок, что сама я не смогу уже ему позвонить... Даже не можете себе представить, как он был всем нам необходим... Пока он жил, мы не сознавали этого, принимали как должное... Присутствие в нашей жизни Вити Тарасова было так же естественно, — ну, не знаю, как воздух, которым мы дышим, как крыша над головой... Пока существует Витя Тарасов, существуем и мы все... Он был неотделим от нас, и мы были неотделимы от него... — Она опять заплакала.

Парамонов подождал немного.

— Скажите Кира Владимировна, — осторожно спросил он, — а добрый, безобидный Витя Тарасов вас никогда не раздражал?

Она подняла голову.

— То есть? В каком смысле?

— Я хочу спросить, не ссорились ли вы с ним? Всегда ли он находил с людьми общий язык? Можно ведь быть очень добрым, но резким, вспыльчивым, упрямым, неуживчивым... Так ведь?

— Конечно, мы с ним ссорились, — сказала Скворцова. — А как же! И раздражал он нас, бывало. Еще как!.. А разве вы знаете двух очень близких людей, которые бы друг друга никогда не раздражали? — Она пожала плечами. — Это чужой, посторонний человек пройдет мимо и не заденет. «Здрасте, до свидания, как поживаете?» Вот и все. А чем ближе люди, чем больше у них точек соприкосновения, тем больше, значит, и поводов для различных стычек, противоречий, столкновений... Это совершенно естественно! Кто, как не близкий, родной человек, скажет тебе в глаза всю правду, приятная она или нет? И не всякий раз ты ее правильно и благоразумно воспримешь. Иногда и взбунтуешься, обозлишься, такого наговоришь!.. Ну и что? Разве настоящая дружба от этого становится хуже, слабее? Ничего подобного! Грош ей цена, если так...

— Ну и как же между вами происходили эти стычки ? — спросил Парамонов. — С чего начинались? Чем заканчивались? Долго ли продолжались? Час, день, месяц?

Скворцова строго посмотрела на него.

— Простите, товарищ Парамонов, — сказала она. — Вы юрист, и я тоже юрист. Я не понимаю, как связаны наши с Тарасовым взаимоотношения и его загадочное убийство? Может быть, вы кого-нибудь из нас, друзей Тарасова, подозреваете? Тогда так прямо и скажите... Абсурд какой-то!

— Я никого не подозреваю, Кира Владимировна, — ответил Парамонов. — Да и следствие, как вам известно, веду не я. Его ведет прокуратура города Котел, по месту совершения преступления. Я же только выполняю отдельное поручение котельских товарищей. А в нем сказано: опросите как можно больше людей, знавших покойного Тарасова. Особенно — людей, знавших его близко. Вот я и опрашиваю.

— Хорошо, — сказала Скворцова. — Опрашивайте. Только вопросы у вас какие-то странные. Не раздражал ли меня Витя Тарасов? Чепуха какая-то! А нельзя ли поконкретнее?

— Можно, — согласился Парамонов. — Когда в последний раз вы видели Виктора Сергеевича Тарасова? Где происходила ваша встреча? О чем конкретно вы с ним разговаривали?

Скворцова помолчала.

— В последний раз я виделась с Тарасовым за неделю до его отъезда в отпуск. Он зашел ко мне в консультацию после вечернего приема. Разговор у нас был о деле некого Ивана Ивановича Пузикова.

— Кто такой Пузиков? — спросил Парамонов.

Скворцова вздохнула.

— Пузиков — это очень тяжелый случай, — сказала она.

С Пузиковым Тарасов познакомился в очереди к зубному врачу. Разговорились, и Пузиков рассказал Тарасову о своем деле.

Дело это было на редкость необычным, можно сказать, уникальным делом. Ему, Пузикову, предстояло в скором времени судиться с самим народным судьей Красногорского района города Туранска товарищем Аристарховой. То есть он, Пузиков, должен был выступать по этому делу истцом, а она, Аристархова, ответчицей.

— Фантастика, не правда ли? — сказал Кире Витя Тарасов.

Речь шла о квартире.

Пузиков и его молодая жена прописаны были каждый у своих родителей, однако фактически проживали они не у них, а в квартире бабушки Пузикова Клавдии Фоминичны. Третью комнату в этой квартире снимал временный жилец Железнов.

Когда бабушка Клавдия Фоминична умерла, народный суд Красногорского района по иску исполкома вынес решение о выселении Железнова как не имеющего самостоятельного права на площадь. Ордер на освободившуюся квартиру выдан был исполкомом народному судье Аристарховой, давно дожидавшейся своей очереди.

И вот в один прекрасный день, вызвав предварительно машину и грузчиков, судебный исполнитель явился выселять временного жильца Железнова.

Тут-то, однако, и выяснилось, что Железнов сам, добровольно, несколько дней назад из квартиры выехал, а в ней проживают официально не числящиеся здесь внук покойной Клавдии Фоминичны Пузиков со своей молодой женой.

Судебный исполнитель бросился звонить судье Аристарховой, и та, надо полагать, схватилась за голову. Придется, значит, все начинать с самого начала. Пузикову должен быть предъявлен самостоятельный иск о выселении. Внук, понятно, будет тянуть, волокитить, выискивать всевозможные поводы и зацепки, чтобы остаться в бабушкиной квартире. История затянется бог знает на сколько. А судья Аристархова, не имея в городе жилья, ездит каждый день на работу электричкой, это — полтора часа в один конец и полтора — в другой. У нее — семья, дети.

И потому, выслушав судебного исполнителя, Аристархова, вероятно, ему сказала: «У вас есть исполнительный лист на выселение временного жильца Железнова, вот и действуйте по обстановке». Именно так: по обстановке.

И тогда на основании документа о выселении Железнова из квартиры были незаконно выселены совсем другие лица: Иван Иванович Пузиков со своей молодой женой.

Их вещи грузчики снесли вниз, в машину, а квартиру опечатали. Через неделю туда въехала семья судьи Аристарховой.

Рассказав эту историю Кире Скворцовой, Тарасов объяснил, что Пузиков теперь собирается предъявить судье Аристарховой иск о выселении из незаконно захваченной ею квартиры и ищет адвоката. Тарасов порекомендовал ему Киру.

— Большое тебе спасибо, — сказала она. — Всю жизнь мечтала.