Мне показалось, что я схожу с ума.

— Это про кого? — растерянно спросила старуха, интересовавшаяся диетой.

Ей не ответили.

— Еще! — крикнул кто-то из угла.

Лицо артиста побелело и осунулось от сжигающего его восторга.

— Мистерия, слышите? — грозно шепнул он. — Подлинная мистерия стихии...

— Я поздравляю тебя, Рукавицын, — глухо сказал Потапов, — со свершением первого этапа грядущей победы, грандиозной, не сравнимой ни с одним из рядовых биомедицинских достижений последних десятилетий на родной планете... Кто еще, скажи, может мыслить и мечтать о таком колоссальном сверхврачевании сразу миллионов смертников во всех странах мира?!

— Мистерия! — повторил артист.

— И никакой кощей Боярский, никакие его холуи и сподвижники не смогут противостоять тебе...

Тут я оглянулся и увидел в дверях Ивана Ивановича Гурова.

Никто не заметил, как он вошел.

Гуров стоял на пороге и молча слушал речь Потапова.

— Прокурор! — радостно крикнул Рукавицын. — В наших рядах сам товарищ прокурор...

Артист обернулся, с силой отбросил стул и, раскрыв объятия, пошел навстречу Гурову.

— Спасибо, — с жаром, дыша Гурову в лицо, сказал артист, — спасибо за то, что пришли. Спасибо за вашу сердобольную душу...

В глазах Гурова я прочел ужас и омерзение.

Из гостиницы мы вышли вместе.

— Черт знает что! — сказал Гуров. — В бандитских притонах бывал, в подпольных бардаках... Но такое — вижу впервые.

Я молчал.

— Страшные люди, страшные разговоры, — сказал он.

— Рукавицын — ваш протеже, — напомнил я.

Он развел руками:

— Что делать, Евгений Семенович!.. Вы правы. Но, знаете, один случай выздоровления, другой... А вдруг? Чем черт не шутит?.. Так захотелось поверить! Все мы люди, все человеки...

— Им тоже хочется верить, — сказал я.

— Этим? Ну нет! — Гуров сердито усмехнулся. — Этим на все плевать. Им бы только устроить бесовский шабаш. Безразлично, вокруг чего.

Я не ответил. Мерзкое было у меня состояние. Будто окунули в сточную яму, а отмыться нельзя, невозможно.

Гуров шагал рядом.

— Конечно, — сказал он, — не буду скрывать... посети я их притон до нашего с вами разговора, наслушайся их речей раньше, вряд ли бы стал вас просить за Рукавицына... Понятное дело. Такие картинки с выставки, знаете, сильно отрезвляют.

Я повернулся к нему.

— А если, — спросил я, — если окажется, что препарат Рукавицына умнее его самого? Как тогда?

Гуров замедлил шаг.

— Что вы имеете в виду, Евгений Семенович? — спросил он. — Не понимаю.

Я не ответил.

— Умнее? — спросил он. — Что значит умнее? В каком смысле?

— Я говорю: а если вдруг окажется?.. Если!.. Идут же еще опыты. Неизвестно, чем они окончатся...

Гуров остановился.

Он смотрел на меня со страхом.

Серое лицо. Бесцветные глаза. Рыжие обвислые солдатские усы.

— Нет, Евгений Семенович, что вы! — испуганно сказал он. — Каким образом? Такого быть не может... Нет, нет, никогда! Не дай бог...

Адвокат снова поднялся.

— У защиты есть ходатайство, товарищ председательствующая, — сказал он.

— Какое ходатайство?

— Прошу приобщить к делу и огласить в процессе документ.

— Какой документ?

— Заключение профессора Костина о результатах лабораторных исследований препарата.

Судья молча его разглядывала.

— Товарищ адвокат!

Он вежливо склонил голову.

— Вы слышали сейчас разъяснение суда?

— Да, слышал.

— Вам, юристу, понятно, что сегодня судят Рукавицына, а не его препарат?

— Вполне, товарищ председательствующая.

Вызывающая любезность была в его тоне.

— Какое же отношение имеет к уголовному процессу сугубо научный, медицинский документ?.. Или защита намерена тем самым увести нас от рассмотрения обстоятельств преступления? Такова сегодня тактика защиты?

Мальчишеское лицо адвоката было невозмутимо.

— Товарищ председательствующая! — невозмутимо произнес он. — Закон предоставляет мне право обращаться к суду с любым ходатайством. Если суд сочтет необходимым отклонить его, прошу занести в протокол.

Наглость неслыханная!

Судья секунду-другую молча изучала его.

— Товарищ прокурор, — спросила она, — ваше мнение о ходатайстве защиты?

Гуров поднялся рывком, сказал громовым голосом:

— Считаю, необходимо отклонить. Вы совершенно правы, товарищ председательствующая, это откровенная попытка сорвать судебный процесс, увести нас от рассмотрения противозаконных действий обвиняемого... Я оставляю за собой право поставить вопрос о частном определении в адрес адвоката...

— Ясно, товарищ прокурор. — Судья обернулась ко мне: — Ваше мнение, товарищ общественный обвинитель?

Мое мнение?

Оно тоже необходимо?

Я должен встать и сказать, хочу ли я, чтобы тут, в зале, огласили сейчас документ, подписанный моей рукою? Чтобы эти люди, легкомысленно вовлеченные в круг сложнейших онкологических проблем, ждущие чуда, фокуса, сказки, взялись судить о результатах специальных научных исследований?

Нет, не хочу. Возражаю категорически. Панически боюсь.

Я твердил об этом Мартыну Степановичу Бояркому. Я старался, как мог, остановить опасный судебный процесс. Не допустить его. Тогда со мной не посчитались. Теперь спрашивают моего мнения?

Нельзя удовлетворить ходатайство адвоката. Невозможно. Люди, не способные понять специального научного языка, услышат только то, что хотят услышать, сделают выводы, которые им не терпится сделать. Пощадите их больное, разгоряченное воображение! Сколько вредных спекуляций, сколько убийственных кампаний возникало только оттого, что специальные вопросы попадали в руки непосвященных и непросвещенных.

Не ведает, что творит, адвокат.

Не понимает, в какой огонь он подливает сейчас масло.

Ох, тысячу раз верно сказано: простота — хуже воровства.

А если не простота даже? Хуже! Бессердечный расчет? Любой ценой исторгнуть у публики слезу, сочувствие, рыдание, помочь клиенту...

Но я молчу.

Судья ждет, не отрываясь глядит на меня. А я молчу.

Я знаю, что́ решат люди, если суд сейчас отклонит ходатайство адвоката.

Бесповоротно решат, не переубедить потом никакими доводами.

Пауки Рукавицына, решат люди, безусловно, лечат от рака. Наверняка. Нет никаких сомнений.

Если бы опыты в лаборатории показали, что препарат не лечит, не помогает, разве враги Рукавицына таили бы полученные результаты от народа? Наоборот, трубили бы о них, кричали на каждом перекрестке. Им же одного надо: засудить знахаря.

А раз молчат, секретят опыты, адвокату рот зажимают, значит, им доподлинно известно: пауки рак лечат. Они, врачи и ученые, не умеют этого, а Рукавицын умеет. За то они и хотят посадить его в тюрьму. Простая логика.