— Примерно то же самое говорил и Сенин, — подтвердил Парамонов.

— И называл это великим счастьем Вити Тарасова? — спросил Малышев.

Парамонов не ответил.

— Беда это, а не счастье, — сказал Малышев. — Горькая трагедия. Витя Тарасов храбрился, отшучивался, бравировал, даже, случалось, ерничал, но он был умный человек и, сколько бы ни бодрился на людях, самому себе должен был честно и откровенно сказать: «Я — никто, ноль, пустышка. Своим делом я никогда не занимался и не занимаюсь. У меня, в сущности, нет своего дела. Я — пустоцвет, неудачник».

— Суровый приговор, — помолчав, сказал Парамонов.

— Что делать! Правда, и только правда.

Наступила долгая пауза.

— А поэтому, чтобы хоть как-то удержаться на плаву, — продолжал Малышев, — не пропасть в этой бурной и сложной жизни, Тарасов должен был сочинить себе какое-то постоянное амплуа. Свое лицо, если угодно. И он его сочинил.

— Какое же? — спросил Парамонов.

— Вечного борца за справедливость, — сказал Малышев.

Парамонов опять ничего ему не ответил.

— Амплуа тяжкое, хлопотное и очень изматывающее, — сказал Малышев. — Сегодня он искореняет одно зло, завтра — другое. Сегодня одних мерзавцев кладет на обе лопатки, завтра — других. Та же самая, если хотите, поденщина, но только не материальная, а моральная. Именно так: изнурительная моральная поденщина...

Парамонов усмехнулся:

— Получается, значит, что бороться за справедливость — дурно? — спросил он.

— Почему же? — возразил Малышев. — Смотря что движет человеком в такой борьбе. Я убежден: даже самое благородное дело, если оно совершается от нечего делать, от стремления чем-то себя занять, от своеобразной душевной пустоты, превращается рано или поздно в свою полную противоположность. И вот это уже, конечно, дурно.

Парамонов долго молча разглядывал Малышева.

— За что же вы все так его не любили? — наконец спросил он.

— Неправда, — возразил Малышев. — Значит, вы ровным счетом ничего не поняли. Мы Тарасова очень любили. Очень! Но помочь ему мы были действительно не в состоянии. Что так, то так...

Полгода назад Малышев получил письмо из Ленинграда. Автор письма, Герой Советского Союза Ксения Петровна Котенко, сообщала ему о том, что в Туранске травят, поедают поедом, буквально сживают со света бывшую ее однополчанку и военную подругу Екатерину Гавриловну Демидову, ныне работницу Туранского завода «Машприбор». Здесь, на заводе, окопались сплошь негодяи и жулики, творят всевозможные злоупотребления, окружили себя льстецами и подхалимами, никто слова поперек не скажи. Заканчивалось письмо настоятельной просьбой никуда его не пересылать. Пускай журналист Малышев сам займется проверкой изложенных фактов. Герой Советского Союза Котенко вверяет ему судьбу своей бывшей однополчанки Демидовой.

Малышев удивился, откуда ленинградка знает его, туранского журналиста. Местные газеты за пределы области обычно не уходят. Однако особенно вникать в это он не стал. Узнав через Совет ветеранов адрес Котенко, — на конверте его почему-то не оказалось, — Малышев ответил уважаемой Ксении Петровне, что та его поставила в крайне затруднительное положение. Хозяйственными злоупотреблениями занимаются компетентные органы, и у Малышева нет просто иного выхода, как переслать туда полученное им письмо.

И вдруг — ответ из Ленинграда. Герой Советского Союза Котенко сообщала Малышеву, что, видимо, произошло недоразумение. В Туранск она никогда никому не писала, не понимает, о чем идет речь. С Демидовой много лет назад она действительно недолго служила в одной части, но с тех пор совершенно потеряла ее из виду. О Туранском же заводе «Машприбор» вообще слышит впервые и понятия не имеет, допускаются ли там злоупотребления и кто в этом виноват.

Малышев перечел письмо несколько раз, и его точно обожгло: тема-то какая! Какой потрясающий, можно сказать, детективный сюжет!

Оставалось только выяснить, кто и с какой целью прислал журналисту гаденькую фальшивку, облил грязью руководителей завода «Машприбор», подписавшись при этом именем Героя Советского Союза Ксении Петровны Котенко.

Делом занялась прокуратура. Была проведена почерковедческая экспертиза, которая установила, что фальшивку состряпал не кто иной, как родной муж «притесняемой» Демидовой — Геннадий Алексеевич Демидов, работник горкомхоза.

Он во всем сознался, сказал, что не мог больше видеть, как на заводе травят его жену, каждый вечер она возвращается домой в слезах, и решил вмешаться, привлечь внимание широкой общественности. А для придания веса своему письму он подписал его именем Героя Советского Союза Котенко, с которой жена его во время войны вместе служила.

И Демидову предъявили обвинение в клевете.

В тот вечер как раз праздновали день рождения Тани Тарасовой. И Малышев за столом рассказал гостям эту потрясающую детективную историю. И про письмо Героя Советского Союза Котенко, и про Демидова, и про его жену.

Гости разволновались, заохали, стали возмущаться подлецом Демидовым. Как это земля таких носит?

И только Витя Тарасов спросил:

— А если в анонимке — чистая правда?

— Ерунда, — сказал Малышев. — Зачем бы тогда стал он подписываться чужим именем? Если все правда, он бы своей настоящей фамилией подписался. Верно?

Гости согласно зашумели: конечно, это же ясно как дважды два четыре.

— Ну а все-таки? — спросил Тарасов.

— Что все-таки?

— Жену его действительно сживают со света?

— Послушай, — сказал Малышев, — ты думаешь, о чем говоришь? Человек украл чужое имя. Слышишь: ук-рал! А если бы с тобой точно так же поступили? Накатали бы невесть что и подписались: Виктор Тарасов? Как бы ты тогда заговорил? Ты бы, наверное, не стал уже раздумывать, сколько в том письме правды и сколько лжи. Ты бы из себя вышел, ты бы при всех обстоятельствах — да, да, при всех — назвал бы автора письма последним мерзавцем и подлецом. И был бы совершенно прав. Потому что любая анонимка — подлость, но кража чужого имени — это подлость вдвойне. И одного такого факта уже за глаза достаточно, чтобы человека пригвоздить к позорному столбу. Не вдаваясь, зачем и почему понадобилось ему стать подлецом. Вот так.

Гости опять согласно зашумели: правильно, совершенно верно.

Однако Витя Тарасов сказал, что все-таки он еще не уверен, стоит ли писать в газете о клеветнике Демидове.

— Почему? — спросил Малышев.

— Не знаю, — сказал Тарасов.

— Но это же не ответ!

— Возможно.

— Нет уж, потрудись, пожалуйста, объяснить, — потребовал Малышев.

— А злишься-то зачем? — спросил Витя и улыбнулся.

Эту милую, благодушную Витину улыбку Малышев терпеть не мог. Иной раз она доводила его до белого каления.

— Да, злюсь, — сказал он. — Потому что меня возмущает твое оригинальничание. Прямо-таки бесит! Всем совершенно ясно: подлец, анонимщик, низкий человек. А по-твоему — не о чем писать!.. Лишь бы только что-нибудь возразить, лишь бы сказать наперекор. Ну что ты за человек?

Тарасов пожал плечами и спокойно объяснил, что в таких, на первый взгляд, слишком ясных сюжетах очень часто обнаруживаются рано или поздно какие-нибудь обстоятельства, которые в готовую схему уже не ложатся, а значит, остаются за рамками статьи. И журналист тогда пишет и печатает полуправду.

— Так, — сказал Малышев. — Ты этого Демидова знаешь?

— Нет.

— А о том, что я полуправду о нем напишу, уже знаешь?

— Предполагаю.

— На каком же основании?

Малышев весь кипел, а Витя Тарасов был — само миролюбие, само спокойствие.

— Видишь ли, — сказал он, — ты ведь тоже толком еще ничего не знаешь, один только голый факт, а Демидова уже осудил. Вот я и опасаюсь: что-то не ляжет в твою готовую схему, и ты сделаешь чик-чик. — И Тарасов изобразил пальцами, как стригут парикмахерские ножницы.