– Похоже на улыбку, – добавил сын. – Радуга счастлива!

Он был прав.

– Может, нарисуем ее, когда вернемся домой? – предложила я.

Фредди был прирожденным художником. Я сделала такой вывод по тому, как он замечал окружавшие предметы. И карандаш держал так, будто родился с ним. Фредди даже пытался зачерпнуть пальцами картинки со страниц своих книг, стараясь ухватиться за них. Помню, как в детстве сама так делала. «Это хорошо, – говорила мама. – Показывает, что у тебя богатое воображение».

А еще он был веселым. С такой же улыбкой, как у меня. Все так говорили. Фредди всегда и во всем видел светлую сторону. Однажды, возвращаясь из магазина, мы попали под ливень, и мой сын широко раскрыл рот, стараясь поймать капли.

– Люблю вкус дождя, – сказал он.

Еще мы танцевали. Ах, как мы танцевали! Круг за кругом под один из моих любимых альбомов Зигги Стардаст[9].

Иногда, если Том обещал прийти еще позже обычного, – что случалось все чаще и чаще, – я откладывала купание Фредди и брала его на вечернюю прогулку, чтобы посмотреть на звезды.

– Это называется пояс Ориона, – говорила я, указывая на линию в небе. – Видишь вон ту фигуру? На что она похожа, по-твоему?

– На кастрюлю, – отвечал он.

– Точно!

– А звездный человек там, наверху? – спрашивал сын. – Ну, знаешь. Из музыки, под которую мы танцуем.

– Возможно.

Я крепко прижимала к себе своего маленького мальчика и вдыхала его запах. И все же меня не отпускало ощущение надвигающейся утраты. Скоро Фредди станет слишком взрослым для таких волшебных моментов.

Я просто должна была завести еще одного ребенка. Не только из-за жажды материнства. Как я и говорила Тому, нашему сыну действительно было важно иметь компанию. Насколько проще сложилась бы моя жизнь, будь у меня брат или сестра, с которыми можно было бы ее разделить.

Я была готова на все, чтобы подарить это Фредди.

После несчастного случая на детской площадке я полностью утратил уверенность в себе. Я не годился для присмотра за ребенком.

Сара сказала не совсем так. Но я знал, она именно так думала. Поэтому и злился на нее. До чего же легко выместить свой гнев или разочарование на ком-то другом. Правда заключалась в том, что не разговаривай я по телефону, больше внимания проявил бы к своему сыну.

Хилари не приняла эту точку зрения, хотя должен признаться, что опустил фразу «говорил по телефону» и сказал, что просто на минуту отвлекся.

– Невозможно все время следить за ребенком, – сказала она. – Это было одно из неудачных стечений обстоятельств. На самом деле так ваш сын научится быть более осторожным. Маленькие люди должны в какой-то момент жизни начинать учиться.

У Хилари был племянник, страдавший астмой, так что это она тоже понимала. Она действительно воодушевляла меня.

– Теперь он это перерос, – сказала Хилари.

Я заметил, что у нее очень четкая речь. Мне это нравилось. Английский язык иногда такой небрежный. Приятно было иметь на своей стороне женщину с разумной точкой зрения, особенно когда я все больше и больше чувствовал, что Сара и Фредди против меня. Когда мы пришли в больницу на последний осмотр его руки, доктор снова принялся меня расспрашивать. Как именно это произошло? Видел ли это кто-нибудь еще? Я сам почти поверил, что специально причинил сыну вред.

Разумеется, я бы никогда такое не сделал. Фредди же мой сын. И все же теперь я придумывал отговорки, чтобы не присматривать за ним в одиночку. Что, если произойдет еще один несчастный случай? Отчасти поэтому я и не хотел второго ребенка. Нам и без того достаточно давления.

Беспрерывные придирки Сары не только выводили из себя, из-за них я не мог проявить себя в постели.

– Это неважно, – сказала Сара однажды вечером. Но я услышал разочарование в ее голосе.

Из-за всего этого я чувствовал себя несостоятельным и раздраженным. У меня были свои потребности, как у любого мужчины. К своему стыду, я поймал себя на том, что думаю о Хилари и так получаю разрядку. После я чувствовал себя ужасно. Хилари была всего лишь другом. Я не из тех, кто изменяет. К тому же это всего лишь мысли.

По прошествии следующих трех лет выяснилось, что Хилари была права. Фредди действительно перерос астму. Но в больнице его по-прежнему называли «грудным ребенком». Поведение сына ухудшилось, хотя Сара утверждала, что он «очень хороший по сравнению с другими детьми». Временами Фредди с удовольствием играл со мной. Больше всего нам нравилось возиться с игрушечным электрическим поездом, который я ему купил. Но иногда сын становился невыносим. Однажды утром, когда я помогал ему собирать пазл из трехсот деталей, он ударил меня по руке, потому что я положил перед ним кусочек неба.

– Как ты смеешь! – крикнул я. – Это больно и очень грубо. Я пытался тебе помочь. Иди в свою комнату.

– Нет.

Мой сын стоял, уперев руки в бока, и смотрел на меня так, как будто он тут взрослый и разговаривает с ребенком, а не наоборот.

Я бы никогда не осмелился сказать «нет» своему отцу и не собирался терпеть такое от собственного сына. Ему нужно было преподать урок.

– Мамочка! – взревел Фредди. – Папа ударил меня по попе.

– Что? – Вбежала Сара. – Почему ты это сделал?

– Потому что он ударил меня по руке за то, что я помог ему с пазлом.

– И ты считаешь, порка послужит ему уроком?

– Ну кто-то же должен научить его отличать хорошее от плохого.

– Я делаю это, Том. Я объясняю ему. – Она повернулась к Фредди. – Ты не должен бить папу. Это неправильно.

Тот надулся:

– Мальчики в школе так делают.

– Они не должны. Это нехорошо.

– Ладно, мамочка. – Он прижался к ней, бросая на меня угрюмые взгляды.

– Ну вот, – сказала Сара. – Теперь он понимает.

– И это все? – спросил я.

– На самом деле нет. Я не хочу, чтобы ты впредь его шлепал. Как жестокость можно остановить жестокостью?

– Я не был жестоким, – заметил я.

– У меня попа болит, – заскулил Фредди.

– Дай-ка посмотреть. – Ее голос зазвучал громче: – У него кожа покраснела. Как сильно ты его ударил?

Они оба смотрели на меня обвиняюще.

– Это смешно, – сказал я. – Он сам переступил черту. Кроме того, в мое время всех шлепали.

– Ну а меня – нет.

– Возможно, и следовало бы, Сара. Это могло бы спасти тебя от дальнейших неприятностей.

Наступила холодная тишина. Не слишком ли далеко я зашел? Но я же сказал правду.

– Мы идем гулять, – сказала она Фредди, игнорируя меня.

– Прекрасно. Если ты предпочитаешь такие игры, то вперед.

Я ожидал, что они скоро вернутся и извинятся. Но этого не произошло. Я попытался немного поработать, чтобы проветрить голову, но это не помогло. Меня так и подмывало позвонить Хилари и рассказать ей о случившемся. Или позвонить Хьюго. Но мне было слишком стыдно признаваться в том, что у меня ребенок, который бьет собственного отца. Какой сын так поступает? И все же в глубине души я чувствовал себя подавленным. Совершил ли я ошибку? Может, Фредди унаследовал мою ужасную склонность к издевательствам?

Когда два часа спустя жена с сыном вернулись, смеясь и как ни в чем не бывало болтая друг с другом о том, как качались на качелях в парке, я почувствовал холодную пропасть между нами.

Я все больше и больше начинал ощущать себя чужаком. Фредди со мной по-прежнему вел себя плохо. Однажды вечером, когда Сара была на «девичнике» с Оливией, он отказался лечь в постель и все норовил спуститься на первый этаж.

– Ты должен вести себя хорошо, – повторял я.

А он улыбался, будто ему нравилось меня раздражать.

Несмотря на свою прежнюю убежденность в том, что решение остаться было верным, я ловил себя на мысли: «А если бы я не попросил Сару вернуться от Оливии после рождения Фредди?» Мы бы развелись. Пришлось бы продать дом и жить раздельно.

Или, возможно, судья постановил бы, что Сара и Фредди останутся тут, пока он не подрастет, а меня бы вышвырнули. Фредди метался бы между нами двумя. Нет, сказал я себе. Это было бы неправильно. Все наладится, когда он станет старше.