Не считая нескольких первых дней, Том редко возвращался из офиса раньше восьми вечера, но меня это устраивало. Мы с Фредди могли оставаться самими собой, без суеты моего мужа по поводу «беспорядка»: разбросанных повсюду игрушек или упавшей на пол еды.
Я говорю «самими собой», потому что именно так мы себя чувствовали. Фредди и я были единым целым. Он паниковал каждый раз, когда я исчезала из виду, так что мне приходилось брать его с собой даже в туалет. Он прижимался ко мне с такой любовью и настойчивостью, что без него я чувствовала себя голой. Я ходила, а он сидел на моем бедре, словно пришитый хирургом. Я постоянно наклоняла голову, чтобы вдохнуть аромат его волос и кожи.
Помимо элитарной детской группы Оливии, я записалась еще в одну в местном досуговом центре. Там я могла расслабиться. Однажды разговорилась с пожилой женщиной – та оказалась бабушкой малыша, с которым пришла.
– Ваши мама или папа помогают с ребенком? – спросила она.
В прошлом от любого упоминания о маме у меня навернулись бы слезы, но на этот раз я ощутила в сердце незнакомое чувство. И хотя любила свою мать – и все еще люблю, – поняла, что она была не такой уж ответственной. В коммуне мы вели дикую жизнь, ели лесные грибы, горох с огорода или сухие хлопья когда попало; не было ни распорядка, ни стабильности.
Тогда это не казалось чем-то необычным или особенным. Но теперь, погрузившись в заботу о маленьком ребенке, я начала злиться на свою мать. Это придавало мне решимости стать лучшим родителем из возможных.
Как и многие художники или писатели, у которых были дети, я разрывалась между двумя своими страстями. Пока Фредди был достаточно мал и засыпал днем, я хваталась за уголь и лихорадочно делала наброски. Часто рисовала своего ребенка, пока он спал передо мной, а его маленькая грудь поднималась и опускалась. Рождение сына, изумлялась я, спасло меня от прежней жизни. Он стал гарантией того, что я всегда буду жить лучше. Мне придется, поскольку мать должна подавать хороший пример, так ведь?
Несколько недель спустя две мамочки из детской группы Оливии заглянули на кофе. Они увидели мои эскизы и спросили, согласилась бы я нарисовать и их детей за плату. Оливия помогла с рекламой, и не успела я глазом моргнуть, как получала больше заказов, чем могла выполнить, работая день и ночь.
– Тебе не обязательно этим заниматься, – сонно сказал Том.
Фредди уже начал спать в отдельной комнате. Я была рада, что мы с мужем снова вместе, но приходилось признать: делить с кем-то постель казалось странным. А еще я постоянно прислушивалась к радионяне, которую включала по ночам, хотя Том жаловался, что ему это мешает спать.
– Я могу увеличить тебе содержание, если хочешь.
– Дело не в деньгах, – ответила я. – А в том, чтобы делать что-то для себя.
– Разве недостаточно быть матерью? – спросил он.
– Все не так просто, – возразила я. – Мне необходимо рисовать.
Но он уже заснул. И все же я знала, что даже если бы Том не спал, то не понял бы.
Оливия тоже попросила нарисовать ее девочек. Я, конечно, сказала, что сделаю это бесплатно, но она наотрез отказалась и выяснила мой нынешний тариф.
– Ты могла бы брать и больше, – сказала она мне. – Я знаю кое-кого из галереи на Слоун-сквер. У тебя есть картины, которые ты хотела бы продать?
Три мои работы ушли в течение первого месяца, за ними последовали новые заказы, но я по-прежнему не получала того удовлетворения, какое приносило преподавание в центре искусств. Возможно, потому что работала, не выходя из дому. (Обычно я фотографировала сама или просила прислать фотографию, а затем писала портрет у себя. Оказалось, такой способ больше подходит для детей, поскольку они не могут подолгу сидеть на месте, как взрослые!)
Теперь, когда Фредди начал ходить, я чувствовала, что должна постоянно следить за ним. Он так быстро рос. Только взгляните, поднялся, держась за мебель. А еще заговорил. Его первым словом было «мама».
– Скоро он скажет «папа», – сказала я Тому, но видела, что ему обидно. Мне тоже было бы, честно говоря.
Я жила и дышала Фредди. Он был для меня всем. Я не могла представить себе жизни без него. Иногда меня охватывал страх, что может случиться что-то ужасное.
– У всех матерей есть эти страхи, – сказала Оливия, когда я поделилась с ней. – Это естественно.
Но время от времени мой страх становился настолько сильным, что я боялась выходить из дома.
– Все будет хорошо, – заверил меня Том. – Я провел кое-какие исследования на эту тему. Для молодых матерей беспокойство – это нормально. Я позабочусь о тебе, Сара, так что не о чем тревожиться.
Он обнял меня. Я прижалась к нему, но все еще не могла избавиться от этого «а если что-нибудь случится?», трепетавшего в груди.
Я начала избегать детских групп, потому что там, вероятно, полно микробов. Дома безопаснее. Мы могли играть. Рисовать руками. Танцевать! У нашего прекрасного сына был такой музыкальный слух! Это ему досталось от моей матери? Я вспомнила, как мы с ней однажды танцевали.
Как-то ночью я проснулась и услышала по радионяне сдавленные крики Фредди.
– Нужно отвезти его в больницу, – сказала я Тому.
– Ты уверена? – сонно спросил он. – Думаю, у него просто хрипы после той простуды.
– Нет! Мы должны ехать. – Я была в ужасе от того, что пропустила нечто важное, как моя тетя не заметила мой лопнувший аппендикс. Называйте это материнской интуицией, но я знала, что что-то не так.
И оказалась права. Как только мы добрались, Фредди срочно отправили в отделение интенсивной терапии. У него случился приступ астмы.
– Все будет хорошо, – сказал Том, пока мы сидели рядом с нашим сыном в полумраке больничной палаты, наблюдая, как линия на мониторе подпрыгивает и опускается с этим отвратительным писком. Фредди выглядел таким беспомощным в маске для искусственной вентиляции легких. От слез все плыло у меня перед глазами.
– Что ты можешь знать? – вскинулась я. – Ты не врач. Ты не был соединен с нашим сыном пуповиной. Ты чуть не…
Я заставила себя остановиться. Но мы оба знали, что я собиралась сказать. «Ты чуть не бросил нас после его рождения». И все же мне следовало избавиться от таких мыслей. В целом Том стал очень заботливым после того, как мы с Фредди вернулись от Оливии. Он изменился. Я изменилась. Все должно было быть хорошо. Лишь бы только наш сын поправился.
И он смог! На следующий день Фредди стало лучше, он сел и улыбнулся нам. Как у детей это получается – только что они были страшно больны, а через минуту все в порядке?
– У кого-то в семье есть астма? – спросил доктор.
– Не с моей стороны, – ответил Том, который взял отгул, но постоянно выходил на улицу сделать звонок по работе.
– Не уверена насчет своих родственников, – медленно произнесла я.
Не похоже, что мне выпало расти в семье, где хоть раз посещали терапевта. Но я смутно помнила, как одна из женщин в коммуне приносила моей матери припарку из сушеных трав от болей в груди. Теперь это уже не выяснишь. Мои тетя с дядей не выходили на связь со времен суда. Когда я написала им о своем замужестве и рождении Фредди, письмо пришло обратно с пометкой: «Вернуть отправителю». Видимо, они не хотели иметь со мной ничего общего.
Оливия была великолепна. Она связала меня со специалистом и сидела со спящим Фредди, чтобы и я могла немного подремать.
– Никаких проблем, – сказала подруга. – Это мой единственный оставшийся шанс потискать малыша. Хьюго по-прежнему непреклонен в том, чтобы не заводить третьего.
У Тома такая идея тоже восторга не вызывала.
– Нам потребовалось столько времени, чтобы зачать Фредди, – неужели мы хотим снова через все это проходить? – сказал он.
Но я надеялась, что он одумается. Та ужасная ночь в больнице, когда он прочитал мою карту, теперь казалась далеким воспоминанием. Теперь нам предстояло заботиться о Фредди, а Том был хорошим отцом. Он играл с сыном в игры с числами. У нас было несколько замечательных совместных поездок на городскую ферму, где Фредди с удовольствием кормил коз и овец. В выходные, когда Тому не требовалось идти на работу, мы проводили утро, уютно устроившись в постели. Мы стали настоящей семьей. Я всегда хотела лишь этого.
