— Мэн, а ты потом, когда соберешь урожай, свари рис да пошли его в бамбуковой трубке Лонгу в подарок.

Это была Тхай. Они с Мэн одногодки и неразлучные подруги. Мэн обернулась:

— Я пошлю ему трубку половы!

— А почему же вы с ним каждый вечер назначаете здесь свидание?

— Свидание? Да это он сам приходит сюда каждый раз, скажет одни и те же слова, будто с полем разговаривает, и исчезнет.

Подруги весело рассмеялись. Два белых аиста, увидев зеленеющее поле, собрались было приземлиться, но девичий смех спугнул их, и, совершив круг в небесной вышине, они улетели.

Тени девушек на земле протянулись через все поле. Западная гора уже поглотила половину солнечного диска. Закатные лучи били прямо в глаза. Крепчал ветер. Он раздувал длинные платья девушек, перетянутые поясами цвета индиго. Черная туча повисла над горами и скрыла солнце. Раскатисто загремел небесный барабан. Мальчишки стали подгонять буйволов. Люди засуетились возле домов. Женщины торопливо свертывали сплетенные из бамбука подстилки, дети снимали с веревок белье. Потемневшее небо озарила молния. На землю пролился первый летний ливень. Все спешили наполнить дождевой водой бамбуковые сосуды, лица людей просветлели. В этот вечер не было никаких собраний. Смолкли разговоры о борьбе против засухи и жалобы на немилосердное небо, люди наконец-то заснули спокойным сном. Никто не слышал, как ветер и дождь шумели в бамбуковой роще на окраине селения.

Рано поутру зазвенели голоса — люди выгоняли буйволов на поля. По горным террасам, переливаясь через межи, бежали светлые струйки воды. Старый Тэп, поднявшись с постели, раскрыл старинный китайский календарь и стал перелистывать страницы.

— Сегодня, в четвертый день десятеричного цикла, пошел дождь. Значит, в этом году будет плохой урожай, — пробормотал он.

Положив календарь на колени, старик поднял глаза, чтобы взглянуть, что делается на полях. Там уже ходили буйволы, разбрызгивая воду. На лице старика появилась улыбка. Она выражала одновременно и робкий укор небу, которое нарушило «святое» предопределение старинного календаря, и радость оттого, что земля напиталась водой.

Все радовались, только одна Мэн была недовольна. Возвратившись с работы, она поела и вышла на крыльцо. Сложив руки на поясе, она смотрела на поля. Зелень рисовых ростков сливалась с блеском воды, затопившей поля. Прекрасная картина, достойная стихов. Но Мэн вздыхала и хмурилась. Сегодня каждый, кто проходил мимо ее поля, перешагивал через межу и останавливался, и все повторяли одно и то же:

— Рисовые росточки совсем залило водой. Пропали труды нашей Мэн. Ни к чему все эти ее затеи!

А те из ее сверстников, которые и раньше были не согласны с Мэн, теперь, останавливаясь у межи, громко говорили:

— Ударники «пятьдесят восьмого года» в других местах сами орошают землю вместо дождя, они выжимают воду из земли, а у нас выжимают рис из котелков да превращают горные поля в равнинные.

Злораднее и громче всех кричали Лонг и Ланг. Еще в тот день, когда Мэн посеяла зерна риса, они подошли к меже, разгребли палочкой землю, вытащили одно зернышко и стали причитать над ним так, чтобы слышала Мэн:

— Бедненький ты наш! Кончилась твоя жизнь! Не будет больше у тебя ни детей, ни внуков…

А сегодня эти двое выдернули из земли стебелек риса и, как бы обращаясь к нему, сказали:

— Плачь громче, пусть твоя хозяйка вычерпает с поля всю воду. Пусть дует посильней на облака, чтобы они унеслись прочь, тогда у тебя появится надежда остаться в живых.

После каждой фразы Ланг и Лонг переглядывались и смеялись. Ребята, стоявшие рядом, пытались урезонить их:

— Шутите, да знайте меру, поостерегитесь.

— Мы знаем, что следует остерегаться наводнения, остерегаться засухи, а здесь чего нам бояться? — отвечали те.

Такие колкости целыми днями преследовали Мэн, бедная девушка потеряла покой. Она ступала по земле, словно по круглому бревну. Волосы падали ей на лицо, но она даже не убирала их.

После этого ливня и отец Мэн стал ругаться и ворчать. Стоило ему только взглянуть на Мэн, и глаза у него мутнеют. Ведь этот участок в семь сао — основной у семьи. Каждый год больше всего риса они получали именно с этого участка. Ведь говорили же этой упрямой Мэн, что бесполезно сеять рисовые зерна в сухую землю. Не послушалась. А теперь вода залила растеньица, и через несколько дней они превратятся в гнилую кашу. Несколько раз отец говорил Мэн, что надо перепахать поле и посадить новую рассаду. Мэн уже было привязала плуг к упряжке, да раздумала.

«Зачем спешить? Я так долго добивалась своего — и вдруг…» — укоряла она себя.

Обернувшись, Мэн увидела свою подружку Тхай. Та уже все знала.

— Подождем несколько дней, а если надо, вместе перепашем поле. Еще будет не поздно посадить новую рассаду.

Но Мэн как-то странно посмотрела на Тхай. Каждый раз при встрече они смеялись и резвились, словно огонь, пляшущий над сухой соломой. Сегодня же они только погладили друг друга по плечу. Мэн не хотелось ни о чем говорить. Ее отец стоял здесь же, рядом. Тхай обернулась к нему:

— Не терзайте Мэн, дядюшка. Если через несколько дней рис не поднимется, я помогу Мэн перепахать поле.

Мэн глядела на поле. Молодые всходы все еще зеленели. Но у нее все переворачивалось внутри, когда кто-нибудь останавливался у межи. Было бы это поле величиной с корзину, Мэн давно спрятала бы его в укромное место. Но куда спрячешь от людских глаз целых семь сао?

Даже мать Мэн, которая обычно молчала, сегодня упрекнула ее:

— Выросла ты уже, доченька, а работать еще не научилась. И отца не слушаешь. Не будет у нас урожая. Придется нам питаться лесными кореньями.

У Мэн много братьев и сестер, но она младшая в семье, и мать любит ее, будто единственного ребенка. Однако в селении люди осуждали Мэн, и мать стала беспокоиться, как бы не постиг их такой же голод, как в прошлые годы, когда вся семья разбредалась в разные стороны в поисках пропитания.

Мэн ничего не ответила ей. Молча смахнула слезы, вынула из-за пояса зеркальце и посмотрелась в него. «Пусть горит мое сердце!» — вспомнила она свои собственные слова.

Огромные темные тучи, словно проникнув в мысли девушки, вытащили откуда-то яркое солнце и повесили его над горой. Солнечные лучики заиграли в глазах Мэн.

— В этом году господин Небо рассердился на что-то. Вслед за страшным ливнем — жестокий зной. Как тут соберешь урожай! Небо может даровать жизнь, но так же легко может послать и смерть.

Люди обращали к небу жалобы, мольбы, упреки. Орошенные земли на равнине уже почти лишились влаги, а на богарных полях земля начинала трескаться. Скоро даже веревки, которыми обычно подвязывали охапки рисовой рассады и которые теперь валялись на чердаках, наверное, привяжут к черпалкам и нориям. Уже несколько дней по утрам почтенный Тэп листал старинные книги, выбирая день для высадки рисовой рассады, так чтобы он не приходился на День буйвола или День мыши. Но сегодня утром он не притронулся к книгам. Старик все поглаживал свою бороду и поглядывал на небо.

— Первый день месяца солнечный, значит, жаркая погода будет стоять долго.

А Мэн уже несколько дней не разгибая спины работала в поле, подкладывая под каждое растеньице пригоршни удобрений. И словно чтобы разогнать печаль девушки, небо нет-нет да и посылало легкий ветерок, который нежно гладил стебельки риса. Они тихо шелестели, как бы улыбались. Мэн успокаивала себя: «Если такая погода продержится еще дней десять, я могу быть спокойной. И если этот Лонг в день жатвы будет проходить мимо, я стащу его вниз. Пусть только попробует отказаться от своего обещания помочь мне, уж тогда я скажу ему несколько ласковых слов!»

В одиночестве она размышляла о многом. Мэн вспоминала, как учитель когда-то хвалил ее, она думала о предстоящей жатве и о том, как бы все-таки не пришлось перепахивать поле… Кто бы ни прошел мимо, Мэн даже не поднимала головы.

Но когда она вернулась домой, выяснилось, что все ее труды напрасны. Отец починил наконец-то плуг и после ужина стал распределять работу: