Биену, отцу Те, это село много хлопот доставляло. Дня не проходило, чтобы он туда не наведался. В прошлом месяце собирали там молодежь.

— Что же такое получается, — сказал он на собрании, — у вас словно бы ничего и не изменилось за эти годы. На одной речке наши села стоят, и земли у нас одинаковые, и людей поровну, и в сноровке никто друг другу вроде не уступит, а глядите: в одном селе веселье да радость, точно в праздник, а в другом — уныние да тоска, как на похоронах.

Смутились тогда парни и девушки, притихли. А Биен обратился к Тан А Шану:

— Ну как, молодежный секретарь, скажешь нам что-нибудь?

— Очень охотой увлеклись, в этом вся беда… На охоте ведь как — сразу результат виден, а если пахать да сеять — потом ждать больно долго… — пробормотал тот.

Биен от души расхохотался. Очень уж ему понравился такой искренний ответ.

Потом Тан А Шан огласил постановление: юношам Миета теперь разрешалось ходить на охоту только в дни, свободные от работы, или в случае острой необходимости. Короче говоря, с жизнью перелетной птицы — сегодня здесь, а завтра там — предлагалось покончить.

Но разве можно одним духом избавиться от привычки, которая прочно въелась в тебя за долгие годы. Прослышав о том, что в Фиене кабаны повадились на маниоковые поля, Тан А Шан, не раздумывая, отправился туда. А теперь, после встречи с Те и ее братишкой, он вообще стал бывать там каждый день. Хорошо, что Биен вовремя вернулся, иначе Тан А Шан до сих пор пропадал бы на их поле.

Такой уж он был парень, этот Тан А Шан. Ему как раз сравнялось двадцать два года. Совсем маленьким остался он сиротой и рос в доме у дяди, а потому рано стал самостоятельным. В восемь лет ставил силки на голубей и куропаток, а в десять, захватив заступ, отправлялся добывать кротов, и получалось это у него не хуже, чем у любого взрослого. Прошло еще года два, и вот уже длинноногий, как аист, подросток забрасывал на заре сети в речку Бегунью. А когда стал совсем взрослым — любую работу мог выполнить и в труде был неутомим. В августе прошлого года у них в селе несколько дней было наложено табу на охоту. Шаман За Нинь заклинал:

— Если кто станет охотиться, придет тигр и загрызет наших свиней и кур!

И парни в Миете забросили свои ружья подальше. Один Тан А Шан пошел в лес. На счастье или на несчастье, но он подстрелил тогда циветту. Шаман хотел его оштрафовать, но Тан А Шан с вызовом сказал:

— Все, что у меня есть, — на мне. Хочешь штрафовать — сдирай с меня штаны и рубаху, продашь — буйвола купишь!

В то время как раз началось движение борьбы с пережитками, и За Нинь сделал вид, что пропустил эту дерзость мимо ушей.

Однако судьба наделила Тан А Шана не только строптивым характером. Он обладал замечательными качествами — решительностью и добротой.

В тот день, вернувшись от Те, Тан А Шан остался очень недоволен собой.

— Совсем распустился! Стоило только чем-нибудь увлечься, как всю работу забросил…

А молодежь Миета уже стосковалась по делам — давно не собирались они вместе, давно ничего не предпринимали. Узнав, что Тан А Шан вернулся, парни бросились к нему, и загудело в доме, будто в большом улье.

— Ой, Шан, как же долго тебя не было, мы уж решили, что ты в соседнее село в зятья подался!

— А ну-ка, Шан, ударь в колотушку, пора нам собраться, обсудить дела.

— А что вы сами надумали, что делать будем? — спросил он парней.

— Давайте электричество проведем!

— Возьмемся за водостоки! Или нет, лучше рисовые поля огородим!

А какой-то прыщеватый парень сердито выкрикнул.

— Пора объявить бой шаману За Ниню! Вчера к нам в дом заползла большая змея, так этот шаман пришел, наговорил что-то, и моя мать после этого принесла в жертву свинью.

И так каждый предложил что-нибудь. Всегда так случается в глухих горных селах: накопится столько дел, что они спутаются в один клубок и не знаешь с чего начать — точь-в-точь моток ниток, изъеденный мышами, где начало, где конец, не разберешь. Да, много дел надо разрешить в Миете, за что сначала приняться, трудно определить; вот когда лису со всех сторон обложат, то же самое бывает — куда ни ткнется, выхода нет.

Парни, заметив, что Тан А Шан застыл неподвижно, как изваяние, стали его тормошить:

— Ну, говори же, что делать будем! Может, начнем с шамана, пойдем к нему сейчас?

— Нет, погодите, сначала мне нужно поговорить с Биеном.

Тан А Шан поднялся и с решительным видом вышел из дома; казалось, он сейчас на одном дыхании помчится к дому Те. Но неожиданно он повернул назад. Нет, ему стыдно сейчас смотреть в глаза Те. Ведь отец, наверное, уже рассказал ей, какие нерадивые парни в Миете. А дурная слава, что скунс, которого за версту по запаху слышно.

Тан А Шан вернулся в дом и снова сел на циновку, служившую ему постелью. На душе у него было неспокойно.

Парни, недовольно хмурясь, спросили его:

— Ты что, не хочешь идти?

— Хочу, — односложно ответил он.

— Тогда давай быстрее. Наше село и так тащится как черепаха, а теперь из-за твоих сердечных дел вообще улиткой будем ползти!

«Да, мы очень отстали…» Тан А Шану стало стыдно, он решительно вскочил и нахлобучил берет. Он не шел, а летел, словно взнузданный конь.

Половодье кончилось, и речка Бегунья тихо бурлила возле выступающих из воды камней. Вдоль берега тянулось поле, сейчас уже золотисто-рыжее… Тан А Шан выбежал на тропинку, сплошь испещренную буйволиными следами. Тяжелые колосья хлестали по ногам, сырой и прохладный осенний ветер нес благоухание созревающего риса. Почти из-под ног, шумно хлопая крыльями, взлетели голуби-сизари с раздувшимися, набитыми зерном зобами.

Тан А Шан замер от неожиданности и долго завороженно смотрел вслед птичьей стае, которая удалялась к ярко зеленевшей роще.

— Тан А Шан, ты что здесь делаешь?

Застигнутый врасплох юноша резко обернулся: осторожно раздвигая руками сникшие под тяжестью зерен колосья, к нему шел Биен. Он был как всегда спокоен и невозмутим, и лишь глаза его лукаво щурились под короткими прямыми бровями.

— Что, опять собрался на птиц охотиться? — лукаво спросил он. — Ну да на такую птичку заряд нужен особый!

Таи А Шан стоял пригвожденный к месту, будто олень, ослепленный светом охотничьего фонаря. Однако он скоро оправился.

— Я вас искал, хотел спросить…

— Ну, рассказывай, что за дело у тебя. — Биен приподнял склонившийся к самой земле тяжелый колос.

Тан А Шан долго мялся, подбирая нужные слова, и наконец пробормотал:

— Скажите, с чего лучше начать?

Вопрос как вопрос, казалось бы. Но волостной секретарь, услышав его, вдруг прыснул и тут же опустил голову. Он совсем не умел притворяться… И чтобы скрыть лукавую улыбку, он сорвал рисовый колос, положил его на ладонь и протянул Тан А Шану.

— Посмотри-ка, хорош ли рис. Так ты спрашиваешь, с чего вам начать? Ну-ну… Настоящий охотник по красноватым огонькам в темноте сразу определит тигра, а если глаза светятся зеленым — значит, олень… А вот ты, оказывается, разобраться не можешь. Не хватает тебе чутья, такого, как у этих птиц. Вот они издалека учуяли запах свежего риса. Рис созрел, парень, понял ты наконец? Поспел, совсем поспел наш рис!

С поля Тан А Шан отправился прямо домой и в тот же вечер собрал у себя молодежь.

— До чего же глупы наши головы и слепы наши глаза! Рис поспел, а мы раздумываем, с чего начать! Нужно всю работу распределить по сезонам, все подчинить рису. Ведь наш край — край риса, и мы должны сдать поставки зерна для фронта.

Все оживленно зашумели, казалось, перед ними неожиданно засиял свет — вот так бывает: выйдешь на опушку — и вдруг перед тобой откроется залитый солнцем простор…

Не теряя времени, с жаром принялись за дело. Разделились на группы: одни плели корзины, другие строгали подпорки, третьи готовили бамбуковые коромысла, серпы и косы.

Ребята из группы информации ходили вымазанные известью с ног до головы — на стенах и заборах вдоль всех дорог и тропинок они писали лозунги, и дети, задрав головы, читали их по складам: