Волк, к счастью, толкать пока не пытался, только выл и скрёб дверь лапами.

Ксюха прикинула ширину коридора, приволокла с кухни стул и уложила его в узком проходе так, чтобы ножки упирались в стену, а спинка блокировала дверь.

И только тогда выдохнула. Немножко.

Полностью выдохнуть, конечно, не получилось, потому что идеальный план только что полетел в тартарары. Хорошо так полетел, с грохотом и треском (а ещё с воем, царапаньем, рычанием, скулежом и прочими звуками, которые способен издавать здоровенный волк, запертый в малюсеньком помещении).

— Ты только сливной бачок не сверни, — вздохнула Ксюха в сторону двери. А продолжила уже в телефон, благо нужный номер висел сверху, в последних вызовах: — Тимур Игоревич, извините, что отвлекаю, но вы мне нужны. Очень срочно.

— Что случилось? — шёпотом ответил Тимур. Точно, он же на уроке. Как он вообще сможет ей помочь, сидя на уроке? — Ксюша, ты где сейчас⁈

— У вас дома. Вместе с Людвигом. И ему… немножко плохо… Он себя не контролирует.

В трубке что-то грохнуло — примерно как сваленный впопыхах стул. Или резко захлопнувшаяся дверь.

— Никуда не уходи, я уже бегу.

— Я его в туалете заперла, — зачем-то добавила Ксюха, прежде чем оборвать связь. Руки дрожали так, что палец несколько раз промахнулся мимо нужной кнопки.

Ноги тоже дрожали.

В общем-то, Ксюха вся дрожала, но заметила это только сейчас.

Она кое-как доковыляла до дивана (благо коридор оттуда просматривался отлично), уселась, прилежно сложив руки на коленях, и замерла в ожидании.

Время тянулось медленно, как будто невидимые волшебные гномики постоянно отматывали его обратно. Ксюха была уверена, что прошло уже как минимум полчаса, но цифры на экране телефона уверяли, что разговор с Тимуром случился всего минуту назад. Он, наверное, даже из школы ещё не вышел. Ему же одеться надо, вещи собрать, предупредить… кого они там предупреждают? Завуча?

Тоскливый скулёж за дверью вроде унялся, а потом крючок вдруг звякнул особенно жалобно и голос Людвига хрипло произнёс:

— Ксю… выпусти меня, пожалуйста…

Ксюха от неожиданности почти подпрыгнула на диване, и даже волшебные гномики отвлеклись от перематывания минут и заинтересованно навострили уши. А потом загалдели, перебивая друг друга: «Он пришёл в себя! Он точно пришёл в себя? А он точно всё ещё он? Проверь! Вдруг ему нужна твоя помощь? Выпусти, пожалей, приоткрой дверь, проверь, как он там, вдруг он разбил голову об унитаз, вдруг он разбил унитаз головой, проверь, проверь, проверь, бессердечное создание, что ты вцепилась в этот диван так, что сейчас ткань треснет, прояви сострадание, подойди поближе, приоткрой дверь, загляни в щёлку, проверь, проверь, проверь…»

— Ксю, ты там?

— Я здесь, — осторожно ответила Ксюха, разогнав гномиков мухобойкой здравого смысла. — А ты?

— Где же мне ещё быть?

— Не знаю. Где-то не в себе. Ты вообще помнишь, что произошло?

— Не очень. Расскажешь?

— В красках опишу.

— С интересом послушаю. Но сначала тебе придётся меня отсюда выпустить… и, наверное, помочь мне встать… Мне что-то совсем фигово.

Голос звучал тихо, устало и проникновенно. Пробирал до мурашек и заставлял сердце сжиматься от жалости.

Ксюха чувствовала себя Одиссеем, не слишком крепко привязанным к мачте. А лучше бы уши воском залила!

— Я тебя не выпущу, — произнесла она не столько для Людвига, сколько для самой себя. — Даже с дивана не встану.

— Мне плохо.

Он не врал. Совершенно точно — не врал. А Ксюха искренне хотела помочь, но знала: лучшее, что она может сделать, — не открывать дверь. Не выпускать. Не верить. Как бы больно ей при этом ни было.

С дивана она всё-таки поднялась. Не выдержала. Вышла в коридор, прислонилась к стене возле туалетной двери. Людвиг был совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Она даже слышала его дыхание — тяжёлое, прерывистое.

— Ксю, помоги мне.

— Не ной и сиди спокойно. Сейчас Тимур придёт и что-нибудь придумает.

— Мне страшно… Мне кажется, я умираю. Знаешь, никогда не думал, что умру в туалете на холодном кафеле.

— У тебя пледик есть, — буркнула Ксюха и укусила себя за палец. Надеялась, что хоть так сможет отвлечься от того безумного урагана, который бушевал внутри.

Зря надеялась: теперь больно было не только душе, но и пальцу. А легче не стало ни капельки.

Часы уверяли, что с момента звонка прошло всего пять минут.

— Не думал, что ты такая жестокая, — сообщил Людвиг.

— Это ради тебя самого.

— Тебя никогда не запирали в туалете ради тебя самой? Так себе ощущение. Хоть бы свет включила.

— Перебьёшься.

Наверное, свет бы ему не повредил и никак не помог выбраться. Свет — это же просто свет. Но Ксюха чувствовала, что если сейчас уступит в чём-то одном, пусть даже в мелочи, то дальше будет сложнее отказать.

— У меня, кажется, клаустрофобия.

— Врёшь.

— Нет, правда. Мне дышать тяжело.

— Врёшь. — Или нет. Дышал он действительно как-то неправильно, даже из коридора было слышно. Но вряд ли из-за внезапной клаустрофобии.

«Проверь, проверь, проверь…» — снова загомонили невидимые гномики.

Ксюха вцепилась зубами себе в руку и сползла на пол.

«Проверь, проверь, проверь…»

Восемь минут.

— Ксюшенька, милая, пожалуйста, открой дверь.

— Сам ты Ксюшенька! Или вообще Людочка!

Если до этого Ксюха хотя бы немного сомневалась, с настоящим ли Людвигом она общается, то теперь окончательно убедилась — за стенкой просто говорящая оболочка. Почему-то она была уверена: настоящий даже в самой критической ситуации не забыл бы, как ей не нравится «Ксюшенька». Настоящий пришёл бы в ужас от грядущего появления Тимура.

А ещё — настоящий нашёл бы способ выбраться не только из запертого туалета, но и из секретного бункера. Но соображалка полностью отключилась, осталась только конкретная цель — пойти и сдаться, — и Людвиг стремился выполнить её, как робот, упрямо и почти бездумно.

Телефон тихо звякнул.

Первым делом Ксюха проверила время (прошло десять минут), потом перевела взгляд на свежее сообщение от Инги. В нём обнаружилась фотка с милым котиком, запутавшимся в шторе и повисшим вниз головой, и подпись: «Вот так весь день себя чувствую. Пошли гулять?»

«Сегодня, наверное, не смогу», — набрала в ответ Ксюха.

И стёрла.

Спустя ещё пару минут Людвиг завязал с уговорами и переключился на дверь.

Он пытался её толкать (безуспешно), пинать (аналогично), подцепить крючок ногтем сквозь щель (с тем же успехом). Потом, видимо, устал и начал просто стучать. Не очень сильно, но методично. Бом, бом, бом.

Иногда размеренный стук прерывался рыком (не разобрать даже, волчьим или человечьим), и тогда Ксюхе очень хотелось заткнуть уши — слишком уж много в этом рыке было отчаяния и безысходности.

— У меня есть зажигалка, — сообщил Людвиг, убедившись, что на стук никто не спешит отвечать «Да-да, войдите». — Если ты меня не выпустишь, я спалю здесь всё вместе с собой.

— Нет у тебя зажигалки, ты даже прикуривал от камина.

— Есть, я её здесь нашёл.

— Да кто вообще хранит зажигалку в туалете?

На самом деле много кто.

Например, курящие. Это, конечно, не про Тимура, но вдруг Диана любила по утрам выкурить сигарету, сидя на унитазе и думая о смысле жизни? Или кто-нибудь заходил в гости и оставил?

Или к зажигалке прилагалась свечка на случай, если в самый неподходящий момент перегорит лампочка или вырубится электричество.

У Ксюхи дома, кстати, коробок спичек в ванной лежал. Долго лежал, пока фонарик не купили.

— Ладно, допустим. И что ты там спалишь, рулон туалетной бумаги? Сантехника не горит, кафель тоже.

— Тут есть плед. И ещё пластик, он будет дымить и вонять, я задохнусь и умру. А освежитель воздуха вообще может взорваться.