Обе ассоциации не радовали.

Тимур аккуратно поправил волосы Ксюхи, чтобы все они поместились внутрь рисунка, а потом вытащил маркер (самый обычный, чёрный) и продолжил рисовать — только уже не на полу, а прямо на теле, вокруг раны.

Было немного щекотно.

И очень страшно.

То, как Тимур два раза чуть не выронил маркер из трясущейся руки, пожалуй, пугало больше того, что он собирался сделать. Тем более что Ксюха понятия не имела, что именно он задумал.

Хотелось бы верить, что убрать ту дрянь, которую оставили на память ребята, искавшие Людвига.

Но задавать дурацкие вопросы, лёжа на полу в задранной футболке, Ксюха постеснялась. Раньше надо было спрашивать, теперь-то уж чего? В любом случае, если бы Тимур хотел сделать что-то плохое — давно сделал бы. У него тысячу раз такая возможность была.

Разве что повода раньше не было…

— На всякий случай хочу сказать, что я никому не собираюсь выдавать твою страшную тайну. Так что не надо стирать мне память, выжигать мозг или делать ещё что-нибудь противоестественное, — попросила Ксюха, улучив момент.

В начале фразы голос почти не дрожал, но под конец всё-таки вырвался из-под контроля и сорвался в жалобный писк.

— Ты про то, что я умею колдовать? — обречённо вздохнул Тимур.

— Нет, про то, что ты был эмо. Но и про колдовство, так уж и быть, тоже промолчу.

— Ксюша…

— Что?

— Тебе не обязательно всё время хорохориться. Я понимаю, что тебе сейчас должно быть страшно и непонятно, но это нормально. Не надо прятать эмоции.

— Тебе так хочется, чтобы я тут сейчас истерику закатила? — Ксюха невольно хихикнула. — Нет уж, предлагаю отложить это до той поры, пока ты не закончишь. Кстати, долго ещё?

— Не очень. Векторы я задал, точки расставил. Осталось только силу залить, но это не моментальный процесс. Собственно, он уже идёт, так что не шевелись, пожалуйста.

— А так хотелось… — вздохнула Ксюха.

И не соврала. Действительно хотелось, потому что, лёжа на спине, она могла видеть только потолок и, краем глаза, верхнюю часть стен. Тимур, закончив выписывать вензеля, переместился куда-то за пределы поля зрения и теперь казался бесплотным голосом, вещающим из небытия.

— И постарайся не кричать, здесь стены тонкие, — велел бесплотный голос.

— Я знаю, у нас такие же. А что, будет повод кричать?

— Если всё пойдёт правильно, то да. Но поражение совсем небольшое, так что должно быть терпимо.

Про вероятность этого «должно быть» Ксюха решила не уточнять. Вместо этого она прикрыла глаза и попыталась подготовиться к новым ощущениям хотя бы мысленно.

Как это будет? Резко или по нарастающей? Едва заметно или в полушаге от болевого шока? Как ушибленный мизинец на ноге? Как месячные? Как падение с велосипеда голыми коленками на асфальт? Как мигрень?

У Ксюхи никогда не было мигрени, а вот у бабушки иногда случалась. Тогда она закрывала дверь в свою комнату, гасила свет, зашторивала окно и лежала там, в темноте и тишине, пока не отпустит. В такие моменты нельзя было шуметь. И шуршать. И топать. В общем, оставалось только сидеть у себя — неподвижно и желательно не дыша. Потому что уйти из дома тоже было нельзя — вдруг что понадобится.

И так полдня или даже больше.

Пожалуй, это был не тот опыт, который Ксюха хотела бы испытать на себе.

Ещё она думала, что боль пойдёт от раны (называть её царапиной теперь не получалось), но сначала почему-то заныло в груди — прямо по центру, в той самой точке, куда порой упиралась косточка лифчика. Не так уж и страшно, скорее — просто неприятно.

А потом грудную клетку словно раскалённым штырём пробили. Конец этого штыря c размаху вонзился в позвоночник, из лёгких вышибло весь воздух, на глаза навернулись слёзы.

Всё-таки это было как падение с велосипеда. В гору строительного мусора и арматуры. С разгона. Или даже с трамплина.

— Ох… — выдохнула Ксюха, потому что на большее просто не хватало дыхания.

— Да, я понял. — Голос Тимура был где-то на границе слышимости и сознания. — Всё нормально, так и должно быть. Просто дыши.

Дышать получалось с трудом. Воздух застревал в горле и никак не хотел проталкиваться дальше, как будто лёгкие, рёбра и мышцы разом объявили забастовку, отказавшись шевелиться.

А потом воображаемый штырь в груди начал вращаться, наматывая на себя вполне реальные нервы. И только тогда рана под рёбрами наконец-то отозвалась тупой болью.

— Поймал, — обрадовался Тимур.

— Ну зашибись теперь.

— Потерпи ещё немножко.

И ещё немножко.

А потом ещё немножко.

Глаза щипало от слёз, которые текли и никак не хотели останавливаться. Сначала Ксюху это беспокоило, потом перестало. На эмоции просто не хватало сил.

«Не кричать», — упрямо напомнила она себе и заскулила сквозь сжатые зубы. Боль требовала выхода — хотя бы такого.

— Почти всё, Ксюш. Почти закончил.

«Вроде бы. Надеюсь. Я же не гений, как долбаный Майер, чтобы такие вещи на глазок рассчитывать».

Чужие мысли опять возникли прямо в голове, и, кажется, Ксюха уже начала к этому привыкать. Даже обрадовалась, что получилось сконцентрироваться на чём-то, кроме боли и жалости к себе.

«Майер», — отстранённо подумала она.

Хелена Майер — надпись на конверте из старой жестяной коробки.

Людвиг Майер — владелец этой коробки.

Везде Людвиг, всюду Людвиг.

Всё из-за Людвига.

Впрочем, нет. Ксюха же сама полезла отбивать его у Серёги. И отбила. Выручила.

Мы всегда в ответе за тех, кого выручили.

Или приручили.

Тимур вот тоже Ксюху приручил в своё время — и теперь в ответе. Возится с ней, расколдовывает, от сомнительных личностей отбивает.

Только вот сомнительные личности своих целей не скрывали и в глаза не врали. Поймали и прямо спросили: «Где Людвиг?». И засадили под кожу какую-то магическую дрянь.

А Тимур — герой, защитник, хороший человек — выскочил, как чёртик из табакерки, и, не особо заморачиваясь, отключил Ксюхе восприятие. Именно он, больше некому! Потому что только ему было важно, чтобы Ксюха не узнала ничего лишнего.

Чтобы она осталась слепа и глуха ко всему происходящему. Причём в самом прямом смысле.

И это было… обидно? Грустно? Больно?

Ксюха дрейфовала на волнах боли — моральной и физической — и чувствовала себя игрушечным корабликом в водовороте. У кораблика был яркий, разноцветный, но совершенно декоративный парус. И декоративные вёсла. И декоративный руль.

И не было якоря.

Боль отступила внезапно. Схлынула так резко, что Ксюха сперва даже не поверила собственным ощущениям. Несколько секунд она лежала, боясь пошевелиться или вдохнуть полной грудью. Казалось, от любого движения штырь внутри снова напомнит о себе. Но время шло, и ничего не происходило.

А потом Тимур где-то рядом хрипло выдохнул и, судя по звукам, с размаху врезался в диван.

Ксюха повернула голову, сморгнула скопившиеся слёзы.

Нет, не врезался, просто уселся прямо на пол, опершись спиной о подлокотник. Примерно как Людвиг, когда у него не хватало сил забраться в кресло. Да и выглядел он почти так же: бледный, растрёпанный, совершенно выдохшийся.

— Ты как? — Они спросили это одновременно. Одновременно улыбнулись такой солидарности.

И на этом синхронизация закончилась.

— Вставай с пола, он холодный. — Голос Тимура звучал так устало, словно это ему сейчас наматывали нервы на виртуальный раскалённый штырь.

— Зато плоский. И твёрдый. И не шатается.

— И не слишком чистый.

— Полчаса назад тебя это не особо беспокоило. Да и вообще, нормальный пол, мне нравится. Так что я ещё полежу.

— Тебе надо сейчас подвигаться. Правда, очень надо. Хотя бы немножко, чтобы организм вспомнил, что им управляешь именно ты.

— А он мог об этом забыть?

Тимур промолчал.

Причём молчал он с таким отрешённо-глубокомысленным выражением лица, что Ксюха не удержалась, кое-как дотянулась и ущипнула его за ногу. Ну а что? Сказано было двигаться — она и двигается.