Профессор не ответил.

— Я там это, доработала скан Вермута. Сама. Ну раз уж ты пока выбыл. Ну, Беркут да ещё какая-то шантрапа из твоих (у меня из башки вылетело, как их звать) подмогнула. Да там и несложно всё — сканирование-то глубокое, считай, готовый продукт на выходе, только чутка подправить. А время не ждёт, главнюк торопит. Грифончиков уже подготовил, можно на днях вживлять. Я напросилась помогать при рождении — ох, и красавцы получились! Один — Бормм-Горгона-Бис-Мимас, а второго Данн-Пандора-Энцелад назвали. Ну и имена вы им даёте, — хохотнула она, — очуметь! Я всю ночь заучивала, аж язык распух.

— Пандора — мой, — глухо прохрипел Профессор и попытался встать на ноги, но едва не упал, пришлось схватиться за Гейт.

— Э-э, батя, ты чего такой резкий? — вновь хохотнула та, подхватив его под локти. — В твоём состоянии нельзя — убьёшься ещё!

— Пандора — мой! — повторил Профессор.

— Ага, главнюк тоже так сказал… — начала рассказывать Гейт, но Профессор её не слушал.

— Я чувствую, Пандора зовёт меня! — сипел он, ковыляя в сторону офиса Медиума. — Я должен стать Пандорой!

…Дверь в кабинет Медиума поддалась так легко, что налёгший на неё со всей силой Профессор кулем ввалился внутрь и растянулся на ковре. Обставленная в стиле старых гангстерских фильмов комната зашаталась, словно на корабле, и, когда по часовой стрелке, рябя и колыхаясь, двинулась вокруг поднявшегося на четвереньки Профессора, того вырвало.

Медиум неодобрительно цокнул языком и поморщился от заполнившей кабинет кислой вони. Открыл рот, чтобы сказать что-то в высшей степени порицательное, но Профессор его опередил:

— Я хочу, — просипел он, так и стоя на четвереньках над собственной блевотиной, — я хочу стать донором разума для Пандоры! Он зовёт меня, я чувствую, как он зовёт меня! Ведь кроме него и Города у меня ничего не осталось…

Медиум удовлетворённо отложил старомодную чернильную ручку на специальную деревянную подставочку, соединил под двойным подбородком холёные бледные пальцы.

— И это мудрое решение, — убаюкивающе пропел он.

В приоткрытую дверь заглянул один из охранников. Медиум едва заметно ему кивнул, приказывая вывести Профессора вон и проводить до дома, и охранник подхватил того под руки.

— У меня тут что-то оторвало, — заплетающимся языком объяснял ему Профессор по пути домой и бил себя ладонью в грудь, показывая, где болит. — Внутри… Что-то оторвало… Там дыра, я чувствую. Дыра — это пустота, там нечему болеть, но оно болит. Фантомная боль, понимаешь? — Он вывернул шею, пытаясь заглянуть в невозмутимое лицо волокущего его охранника. — Я был неуязвим, а теперь рваный, весь рваный… А в Пандоре буду целый… И неуязвимый…

Но охраннику не было никакого дела до пьяных откровений Профессора.

За окном, как обычно, клубилась плотная туманная темнота, подсвеченная голубым неоном фонарей; комната мерцала синим аквариумным светом, рассыпающимся бликами в гирляндах из полупрозрачных камней, свисающих с потолка у кровати. Который час — не угадаешь. Как и не угадаешь, сколько уже Сага лежит без сна, предаваясь невесёлым размышлениям, положив голову Хиддену на грудь, слушая его ровное дыхание. Пятнадцать минут? Всю ночь? Целую жизнь? А ведь каждая минута сейчас — на вес золота.

— Каждая минута приближает нас к смерти, — тихо сказала она.

— Угу, — сонно откликнулся Хидден.

— А мы ничего не делаем…

— И чем это отличается от обычной жизни? — шёпотом поинтересовался Хидден. — Любой человек с каждым днём на шаг ближе к смерти, но это неумолимое движение к концу не заставляет жить как-то иначе и не тратить время на ерунду, не находишь?

— Возможно потому, что никто не знает, сколько ему осталось.

— Нет. Просто людей настолько пугают мысли о смерти, что мысли о собственном вечном существовании — неосознанные, на уровне ощущений — для них вполне естественны. Конец неизбежен — это все знают. Но он кажется таким далёким, что себя в этой дали воспринимаешь уже совершенно другим человеком. И умрёт тот, другой, а не ты. И значит, это не считается.

Сага задумалась над его словами и не ответила.

— Тем более, — вновь заговорил Хидден, — сейчас мы не тратим время попусту. Мы вместе. Это важно.

— Важно лежать, обнявшись? — усмехнулась Сага.

— Да, — серьёзно ответил Хидден. — Ещё пару месяцев назад я не видел в себе ничего настоящего — всё либо следствие ранней допрошивки, либо видимость, которую я сам же создал. Но теперь… То, что между нами, то, что я к тебе чувствую — настоящее. А ведь в жизни только оно и важно — настоящее. Остальное — ложь и глупости.

Сага перевернулась на живот и посмотрела Хиддену в глаза. Серо-голубые искорки в них мерцали с непривычной, ещё незнакомой ей глубины мягко и нежно.

— Сага, я…

— Молчи! — Она приложила пальцы к его губам. — Не говори этого, пожалуйста! — прошептала она. — Иначе мне кажется, что ты прощаешься. Но у нас есть ещё несколько дней и… надежда.

Хидден грустно улыбнулся.

— Сага…

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Я не дура, я понимаю, что эта надежда призрачна, даже нереальна. Но она нужна мне! Пусть такая, но она мне необходима… Я слишком долго жила без неё.

Хидден обнял её крепче.

— Хорошо.

Они расстались у дома Саги — она пошла проведать белку перед работой, а Хидден — сразу в Каланчу. Они вышли раньше обычного, и улицы пока пустовали.

Хидден не спеша брёл по тротуару, засунув руки в карманы джинсов, изыскивая возможности спастись от объёмного взрыва. Возможности изыскивались сплошь невозможные — ничего нового. Всё — так же, как и последние три дня, которые они с Сагой и Сталью провели за мозговым штурмом, закрывшись в кабинете Стали, пока Гейт и команда Профессора были по горло заняты подготовкой к глубокому сканированию своего начальника, которое обставили едва ли не торжественней царских поминок.

Он задумался так крепко, что не заметил, как шаг его стал медленней и нетвёрже, будто идти приходилось по морскому дну. Воздух вокруг сгустился, став плотным, киселеобразным. Сгустился и туман. В и без того тёплом и влажном Творецке дышать стало ещё тяжелей. Закашлявшись, Хидден остановился, стёр с висков выступившие капельки пота.

Впереди, в рассеянный круг неонового фонарного света, выступила худая согбенная фигурка, окутанная туманом. Хидден увидел её краем глаза, и что-то смутно знакомое кольнуло под рёбрами. Он вздрогнул раньше, чем сообразил, кого же ему напоминает силуэт. А когда сообразил, горло сдавил такой спазм, что Хидден несколько секунд не мог сделать вдох.

Фигурка стояла в нескольких шагах, не шевелясь, преградив Хиддену дорогу, и туман вокруг неё завивался кольцами, потихоньку рассеиваясь. Когда стало возможно различить лицо, Хидден уже знал, что увидит длинную седую бороду, словно сотканную из творецкого тумана, и слепые глаза, будто этим туманом наполненные.

— Дед… — чуть слышно выдохнул он.

Старик в изношенной одежде с чужого плеча, с кривой палкой вместо клюки, слепо смотрел на Хиддена, по-отечески тепло улыбаясь. Скрюченными морщинистыми пальцами он пытался нащупать Хиддена, и тот едва сдержался, чтобы не протянуть руку. «Это морок!» — настойчиво стучало в висках, но видение было столь убедительным, и так хотелось в него поверить…

— Мальчик! — глухо просипел старик, и его голос оказался таким же, как помнил Хидден. — Мальчик, ты слишком молод, чтобы умирать! И ты знаешь: сейчас совсем не время — ведь ты едва нашёл то, ради чего стоит жить… Над вами нависла угроза — Город чувствует её, но не может разгадать. Он хочет помочь тебе, Мальчик. Доверься ему. Доверься, расскажи, что тебя гнетёт, что грозит отобрать у тебя самое дорогое — то, что стало дороже жизни! Ты жаждешь спасения. Жаждешь, Город чует это. Вы ищете путь, вы что-то замышляете, но одним вам не справиться. Всё будет напрасно, всё пойдёт крахом, если вы не доверитесь ему! Расскажите, и он поможет. Доверься Творецку, Мальчик, доброта его безгранична…