— От Медиума сообщили, что гость будет сегодня…

Новые жертвы Города теряли сознание сразу, как только оказывались за внутренним кругом силового поля. Занимались ими только Сталь, Сага и Профессор: извлекали и расшифровывали чип личности, проводили необходимые исследования (если Творецк не давал иных распоряжений через Медиума).

Первые сутки новеньких держали в смотровом кабинете лаборатории под наблюдением. Дальше всё зависело от их поведения, но обычно Город подбирал выносливых людей и как будто помогал им адаптироваться: ситуацию они принимали довольно быстро. Во всяком случае, за два года в Творецке Сага столкнулась с затяжной истерикой лишь у Тэлли, которая провела в смотровой три дня и пережила нервный срыв. Помогли отвары из benedicat acutifolia (здесь они помогали от всего, не только от злокачественных опухолей) и, как ни странно, — Профессор, с неизменным ласковым спокойствием утешавший девушку. Именно тогда Сага со Сталью узнали, что у него есть дочь — ровесница Тэлли.

«В детстве она очень любила книжку про крошку-фею, — неспешно, с выражением, словно слушательнице было пять лет, а не двадцать, рассказывал Профессор. — У феи были мелкие кудряшки солнечно-листопадного цвета и глаза, как июльское небо. Жила она под большим белым грибом, носила сотканные паучками платья, бусы из ягод брусники и браслеты из бутончиков дикого вереска. Лесные жители звали фею „Тэлли“, потому что она постоянно напевала: „Тилли-тэлли-талли-ли, тилли-тэлли-талли-ли“. И куда бы ни пошла эта фея, всюду впереди неё по лесным муравьиным тропкам скакало весёлое и звонкое, словно птичья трель, „тилли-тэлли-талли-ли“…»

Сага тогда подумала, что не существовало никакой книжки про крошку-фею, а сказку эту выдумал сам Профессор для своей крошки-дочери, которую и сделал главной героиней в платьице из паучьей паутинки и в брусничных бусах.

У новенькой тоже оказались мелкие кудряшки солнечно-листопадного цвета и глаза, как июльское небо…

— Я хотел… — выдернул Сагу из воспоминаний Профессор.

— Моя очередь дежурить, я помню, — кивнула она, не дав ему договорить.

— …хотел предложить подменить вас, если нужно.

— Всё в порядке, Профессор. Спасибо.

— Корнет, конечно, тоже захочет остаться… Для подстраховки.

— Корнет из группы доктора Сталь, у него достаточно своих обязанностей. «Для подстраховки» со мной побудет Раисмихална.

— О, эта женщина стоит десятерых! — с улыбкой протянул Профессор. — Тогда я за вас спокоен! Но вы всё же дайте знать, если передумаете. Моё предложение в силе, — серьёзно добавил он, покидая кабинет.

[1] Корне́т — низший офицерский чин в Российской империи.

Сталь вздохнула, постучала по столу кончиком ручки, зажатой на манер сигареты — между средним и указательным пальцами. Она стояла перед разложенными на столе, словно пасьянс, распечатками результатов исследования новенького. Сам новенький, опутанный проводами, окружённый тихонько попискивающими аппаратами, лежал на смотровом столе слева от неё. Доктор отложила ручку, медленно прошлась туда-сюда по смотровой, уперев руки в поясницу и сосредоточенно глядя себе под ноги.

— Вот опять ходит, ходит, как белоголовый сип по равнинной местности! — недовольно раздалось от двери.

Сталь выпрямилась, посмотрела на втискивающуюся бочком в кабинет пожилую женщину. Обеими руками та держала узкий поднос с чашкой чая и блюдцем с рогаликом, поэтому дверь она открывала локтем.

Раисмихална работала в Творецке ещё до того, как у него появилось силовое поле. Её наблюдательность и хлёсткие, прямолинейные замечания не раздражали разве что грифонов. Сутулая, с острыми локтями, узловатыми длинными пальцами и большими ступнями, обутыми в старомодные коричневые туфли с кисточками, Раисмихална носила шерстяную юбку до середины икры, светлую блузку с воротником-стойкой и трикотажный кардиган такого же, как и юбка, медвежьего цвета. На её груди, на потемневшей цепочке, висели очки с мутными, потёртыми стёклами. Тёмно-каштановое каре без единой седой волосинки казалось пластмассовым: всегда идеально уложенное, блестящее, с ровными краями.

— Я чайку вот тебе несу, — сказала Раисмихална, просочившись в смотровую. — Опять не обедала?

— Не успела, много работы. Поставь на стол.

— «Много работы, много работы»… Восемь вечера! С шести утра не емши… Лаборанты твои где?

— Это, кроме меня, никто не сделает.

— Зато каждый сто раз кофей попьёт.

Раисмихална осторожно, чтобы не расплескать чай, просеменила к письменному столу, сгрузила свою ношу прямо на разложенные распечатки. Наблюдавшая за ней вполглаза Сталь поморщилась, но ничего не сказала. Раисмихална достала салфетку из-за манжеты кардигана, промокнула чуть выплеснувшийся на поднос чай, сунула салфетку обратно в рукав.

— Поешь! — велела она.

— Поем, — без энтузиазма согласилась Сталь, отвернувшись к экранам, мигавшим над телом новенького.

— Не ладится? — Раисмихална бросила на того подозрительный взгляд.

Сталь кивнула:

— Загадочный парень. Но мы разберёмся.

— «Мы»! — скептично хмыкнула Раисмихална.

— Сегодня Сага дежурит… — Сталь замолчала, будто взвешивая, стоит ли сказать то, что хотела, но собеседница поняла её с полуслова.

— Угу, — ухнула она за её плечом. — Пригляжу. Опять рассобачились?

Сталь покачала головой:

— Задела её раны.

— Ну-у!

— Вот не начинай.

— Извинилась бы. Самой же тошно. И не морозь меня своим лазером, я и похлеще тебя глядеть умею, да так, что стёкла очечные повылетают, — проворчала Раисмихална и, помолчав, вздохнула: — Вот вроде учёная ты, Сталь, а ума — как воробьём насрато…

Она развернулась и, чуть прихрамывая, пошла к выходу, угловато взмахивая острыми локтями.

— Парня прикрой, а то ж ведь срам, — взявшись за дверную ручку, добавила она.

— Я ещё с ним не закончила.

— И поешь! У тебя уж с голодухи мозги не шуруют. А рогалики сегодня удались.

— С маком? — Сталь обернулась на собеседницу.

— С цианидом, — беззлобно буркнула та, открывая дверь. — Специально ведь для тебя пекли.

Сталь усмехнулась себе под нос, проводив Раисмихалну неуловимо потеплевшим взглядом.

…Когда в смотровую пришли Профессор и Сага, Сталь едва сдерживала нервозность: почти весь день потратить на попытки выяснить о новеньком хоть что-то, и не продвинуться дальше физиологических характеристик! Узнать о нём больше, чем она смогла, невозможно по объективным причинам, но ощущение проваленной работы свербило на изнанке век, словно попавший в глаза песок. Да ещё Сага, не потрудившаяся даже подойти ближе, стояла, подперев плечом косяк, и смотрела враждебной чернотой своих полыне́й.

— Вы бы его, кстати, хоть прикрыли…

В голосе Профессора улавливался упрёк.

— Он без сознания. Ему всё равно, — отсекла Сталь.

Она рассказала о том, что удалось выяснить. Профессор с извечной своей вежливостью засомневался в очевиднейшем, и зыбь раздражения прокатилась под кожей Стали, поднимая иголочками прозрачные волоски на предплечьях.

— Я изучила его тело — каждый миллиметр — на остаточные следы чипирования. На случай, если вдруг чип был вшит куда-то ещё, а не в сгиб локтя. И ничего не нашла.

Сталь сделала многозначительную паузу. Да, она терпеть не может обследовать новеньких. Она терпеть не может самих новеньких — потому что Город опять кого-то забрал, а ей теперь смотреть на то, как он станет ломать их и корёжить, и на то, во что они в итоге превратятся, когда он размозжит их нутро. А он это сделает. А она — она будет ненавидеть их, потому что не выдержали и сдались. И ещё больше — потому что у неё на глазах.

Она бы предпочла ничего о них не знать. Вообще ничего. Но она продолжит обследовать новеньких и расшифровывать их чипы — их прошлую, навсегда утраченную жизнь, — ведь кто-то должен взять на себя эту работу и делать её как следует. А Сталь всегда работает на совесть. Поэтому не надо ей тут намекать, что она из-за халатности упустила нечто важное! Такого просто не может быть.