— Тс-с… Тихо! Тебе же велено было исчезнуть! Сдуру мог под пулю вскочить.

— Дак тот… мастеровой с завода — гад! Я его знаю.

— Балда! Мы его два месяца вычисляли, всю эту липу устроили, чтобы выудить провокатора, а ты…

Из тьмы послышался короткий, негромкий свист. Валентин встрепенулся и дважды ответил. Страшным шёпотом, в котором за строгостью слышалась и мольба, сказал:

— Исчезни. Сию же секунду уходи на посёлок.

Вскочил и побежал вокруг террикона к шахтному стволу.

Нервно подёргиваясь, Шурка двинулся напрямик вниз, к речке. Перейдя мост, свернул с дороги и через Собачёвку, рискуя провалиться в одну из разбросанных по косогору «каюток», затерялся в ночной степи.

На следующее утро по дороге на работу он увидал необычную толпу возле конторы. Люди окружили деревянный щит у крыльца, на котором начальство обычно вывешивало свои объявления. На нём во всю его высоту была наклеена большая афиша. Шурка протолкался вперёд, и первой бросилась в глаза строка, напечатанная большими, как воробьи, буквами:

…Уже через несколько дней Андрей Пикалов, который ничего не спрашивал у Шурки о том походе в Юзовку, прощался со слесарями. Его, как и многих других шахтёров, забирали в армию по первой мобилизации. Для каждого из товарищей он нашёл доброе слово. А подойдя к Шурке, смерил его взглядом с головы до ног, обнял свободной от котомки рукой и сказал:

— Хороший ты парень, но балахманный. Надо ещё воспитывать.

Третий год бушевала война, и не было ей ни конца, ни краю. Началась она под колокольный звон и слёзы умиления восторженных верноподданных. Толпы «чистой» публики вышли на улицы городов и местечек, выражая чуть ли не «братское единение царя с народом». Студенты падали на колени и пели «Боже, царя храни!». А в деревнях в разгар жатвы прямо с работы уводили молодёжь под конвоем, хватали самых здоровых и расторопных с заводов и шахт, формируя новые полки и дивизии.

Российского обывателя, когда он рассматривал напечатанную в газетах карту Европы, распирало от гордости и самодовольства: Германия виделась ему паршивой Моськой рядом с русским Слоном. «Да мы их… шапками закидаем!»

Пока искали эти шапки, германские корпуса, шагнув через Бельгию, нависли над Парижем. Надо было срочно спасать благодетелей, своими займами купивших российских правителей. Не успевшая подготовиться русская армия двинулась в Восточную Пруссию. Довелось кайзеру Вильгельму возвратить туда часть войск. Началась бойня. Первый, далеко ещё не главный взнос России в счёт французских займов составил 20 тысяч убитыми, 90 тысяч пленными. Два русских корпуса со всей своей амуницией и артиллерией оказались в руках немцев.

Первый урок поубавил восторгов, но его постарались быстро забыть. Чего доброго — мужиков у нас много, вот пушек жалко… Не удалось в Восточной Пруссии, зато какие успехи в Галиции — захватили Львов, крепость Перемышль, били австрияков уже в Карпатах, отбросили турок от Эрзерума! Германия, не забывайся, Ах, не тебя ли создал Бисмарк? — Твоё величие, не забывайся, Солдату русскому на высморк! — писал Игорь Северянин.

Но затем пришлось отдать и Львов, и Перемышль, и все крепости в Польше, и Литву… Необозримые пространства покрывались сыпью окопов, трупами убитых. О состоянии русской армии в шестнадцатом году одна цифра может сказать всё — полтора миллиона дезертиров! Дела на фронте отражали положение в тылу. В голодающей России разбухал чиновничий аппарат. Старая истина: больше ревизоров — больше взяточников. Зато труднее найти виновного. Их, конечно, искали. За два года войны сменилось четыре председателя Совета министров, шесть (!) министров внутренних дел Российской империи. Каждому хватало времени только на то, чтобы познакомиться с мебелью в кабинете, с помощниками, что-то украсть и… уступить место другому. Золото иностранных займов оседало на счетах приближённых к царскому двору, уплывало в карманы членов всяческих комиссий и комитетов.

Торговали всем: вагонами, выгодными заказами на трёхдюймовую шрапнель, нарядами на амуницию, даже военнопленными торговали. Ими пытались восполнить недостаток рабочих на заводах и шахтах. Голодала деревня, голодали и промышленные районы. В печати сообщалось, что даже армия получала половину положенного ей пайка, а в дорогих ресторанах, гостиничных трактирах и частных салонах появлялись разбитные люди с тугими кошельками, играли по-крупному, бражничали неделями, таская за собою ватаги прилипал. Повсеместный запрет на винокурение и торговлю водкой их не касался — для таких извлекались французские вина и коньяки. Нажитое ахом улетало прахом.

…В Назаровке давно назревали серьёзные события. Новый управляющий, сменивший Абызова, больше уповал на законы военного времени, запустив горное хозяйство до последнего предела. Весною шестнадцатого на второй шахте оборвалась клеть, погибли люди. При этом выяснилось, что технический инспектор горного округа дважды оставлял предписание о замене изношенного каната. Посёлок гудел, на похороны погибших из Макеевки прибыла сотня казаков. Взрыв казался неминуемым. Тогда, оттеснив наиболее непримиримо настроенных рабочих, на траурном митинге выступил окружной инспектор. В своей речи он заявил, что управляющий рудником и главный механик будут преданы суду.

Пар был выпущен, беспорядков удалось избежать. В посёлке только и говорили о предстоящем суде. Главными новостями каждого дня были то вызов управляющего к следователю, то приезд технической комиссии. А время шло. От кого-то управляющий откупился, от кого-то избавился. Новые события заставили потускнеть старые. И только летом стало известно решение суда: главный механик приговаривался к… богомолью в Святогорском монастыре сроком на два месяца, а управляющий обязан был молиться в местной церкви. Однако он молился дома — господин Клупа оказался не православного вероисповедания.

Ещё один случай, почти будничный и мало кем замеченный, повлиял на развитие событий в Назаровке. Особенно задел он Шурку Чапрака.

В то лето ему исполнилось девятнадцать. Он раздался в плечах, а от постоянной работы у верстака немного сутулился. Если к этому добавить нежное, как у всех рыжих, лицо и озорные, немного навыкате глаза — Шурка производил впечатление человека, от которого всего можно ожидать. Вот он, набычившись, присматривается к чему-то, а в следующий момент выкинет такое…

Но ничего «такого» Шурка, в общем-то, и не выкидывал. Работы было много, работа тяжёлая. С начала войны оборудование на шахте не обновлялось, слесари чинили уже сто раз чинённое: паропроводы, насосы, лебёдки, канатную откатку… А людей не хватало. В забой, на транспорт можно было бросить и военнопленных, и вчерашнего циркового борца или кулацкого сынка, спасающегося от фронта. С шахты тоже призывали, но кого именно — согласовывали с начальством. С богатенького сыночка можно было и взятку сорвать, но к верстаку же его не поставишь!

Рядом с братом работал уже и Серёга, во многом догоняя его. Там, где Шурка брал силой и настырливостью, Сергей — хитростью и сноровкой.

Но как бы ни было трудно и неустроенно — их самочувствие определялось тем, что молоды, полны ещё неосознанных, волнующих надежд и желаний. Оба уже освоили Романову гармонь, а Шурка ещё и гитару купил. У него был приятный голос и неплохой слух. С наигранным надрывом он пел «жестокие» романсы.