Роман отвёз его, хорошо расплатился, вдвоём они разбудили еврея-аптекаря, который по случаю революции ожидал погрома и не открывал. И не открыл бы, но узнал по голосу доктора.

Лишь в четвёртом часу привязал он усталых лошадей возле дома Лукерьи Фоминичны. В её квартире горел свет.

Возле больной сидела мать, куняла на стуле. Фоминична, не раздеваясь, прилегла в кухне на топчане.

Роман уговорил хозяйку, чтобы увела к себе Марию Платоновну, и обе хотя бы часов до шести поспали.

— Я подежурю сам, а потом вас позову.

— Ты ж смотри, — плаксиво заметила Фоминична, — чуть если что — поднимай нас. Господи, сколько ж это она крови потеряла! То горит, то мёрзнет. Ты ей не давай совсем раскрываться…

Мария Платоновна убито молчала, только жалкими собачьими глазами смотрела на Ромку.

Выпроводив женщин, он убрал фитиль в лампе до чуть заметного мерцания, уселся на стул и со щемящей жалостью, которая кромсала его сердце, стал смотреть на Нацу. Она лежала с закрытыми глазами, но под веками что-то чуть заметно подрагивало, восковое лицо обострилось, опустились уголки рта. Казалось, прислушайся — и различишь обессиленное, уже на одном шёпоте, дыхание… Чего бы не отдал он, чтобы вернуться в день позавчерашний! Она, кажется, подслушала его мысли. Не открывая глаз, сказала:

— Не будет… ребёночка.

— Зачем ты это сделала?

— Чтобы не бояться тебя…

— Разве… Господи! Разве… — он сполз со стула и уселся на пол возле кровати. — Ведь если что с тобой… то я не загуляюсь на этом свете. Нацынька-а!..

Он застонал, раскачиваясь всем корпусом.

— Бойся себя, Ромка.

Поднявшись с пола, он придвинул стул вплотную к кровати, сел рядом и осторожно взял её вялую, почти безжизненную руку. Не отняла, не попыталась высвободить. Повернула к нему голову, посмотрела — вроде хотела что-то понять, спросить. Но ей было тяжело. Снова опустила веки. А он сидел не дыша. Трудно сказать: думал о чём-то или не думал, просто в нём вызревало нечто такое, с чем человек становится глубже, мудрее, но зато теряет способность быть бездумно, безотчётно счастливым даже на какие-то минуты. Наца уснула.

Утром он разбудил женщин и тут же уехал на шахту, надеясь до начала смены хотя бы часок поспать в кочегарке.

Взойдя на амвон, отец Алексий пристально рассматривал своих прихожан: безликие старухи, тенями подступавшие к златым вратам, степенные мужики из Семёновки, приказчики с жёнами, солдатки, калеки, нищие, перекупщики с Сенного рынка, извозчики, несколько интеллигентов… Этих всегда узнаешь, они смотрят на иконы не с благостью, не со страхом или надеждой, но с любопытством, как на картинки. А это ещё что? В церковь вошли, опасливо вертя головами, несколько китайцев. Тоже выбрали место для экскурсий!

Ещё осенью шестнадцатого, после забастовок, хозяева завезли на рудники тысячи китайцев. У них на родине была жестокая безработица, и тут, бесправные, безъязыкие, бессемейные — они трудились за миску супа. От них пошла поговорка: «Хорошо одинокому! Сам поел — и вся семья сытая…» Созданное промышленниками общество «Китоперс», должно было если не вытеснить совсем, то сильно разбавить динамитную шахтёрскую массу китайцами и персами. В Иране тоже тогда лютовала безработица, но поставить рабов и оттуда общество не успело — помешала революция.

Отец Алексий тянул паузу, дожидаясь благостной церковной тишины. Но в открытые двери кто-то входил, какие-то люди сдержанно переговаривались. Было душно. Сотни зажжённых свечей источали запах прогорклого масла… Убедившись, что так и не дождётся полной тишины, священник, весь напрягаясь, трубным голосом обратился к пастве:

— Долго в цепях нас держали! Долго нас голод томил! Братья и сестры! Воистину, чёрные дни миновали — час искупленья пробил! Не подумайте, что я собираюсь распевать тут псалмы с большевистской начинкой. И без меня слишком много партийцев развелось: эсеры, меньшевики, народные, независимые, украинские и даже иудейские националисты типа поалей-цион. Но все мы давно в одной партии — партии Господа нашего! Ибо сказала святая Мария о Нём: «Низложил сильных с престолов и вознёс смиренных, алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем».

Сергей посмотрел на Худякова и покачал головой.

— Ну, поп! Как на митинге.

— Погоди, ещё и не то услышишь, — прошептал ему Алексей Сергеевич.

Он уговорил парня зайти в церковь на Ветке, где послушать священника собирались люди с нескольких окрестных посёлков: Гладковки, Бутовки, Путиловки… Поп отличался экстравагантностью, мог ошарашить паству эсеровским девизом: «В борьбе обретёшь ты право своё!» или большевистским «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Правда, тут же пояснял: «Не о том ли говорит Всевышний — приидите ко мне все страждущие и обременённые? Все люди — братья. Значит, не важно, с кем объединяться, важно — под какими хоругвями!»

Сергей мял картуз, поглядывая то на Худякова, то на проповедника, который увлекался всё больше. Толпа слушала. Уже не кашляли, не шаркали подошвами, только в паузах, когда Алексий переводил дыхание, потрескивали в тишине дешёвые свечи.

— Братья и сестры! Вы устали от смут и расстройства. Так поддержим же Временное правительство! Всякая власть — от Бога, и временная — тоже от Него. Помогите добиться достойного завершения войны. Ибо мир не выпрашивают, его завоёвывают! Не путайте истинных революционеров с большевистскими смутьянами, которые готовы отдать нашу святую Русь немцам на поругание. Самым великим революционером был Сын Божий, «низложивший великих с престола», однако Он в своей Нагорной проповеди говорил, что пришёл не за тем, чтобы нарушить Закон, а чтобы утвердить его!

Сергей тронул за рукав Худякова и, проталкиваясь среди разинувших рты слушателей, направился к выходу. Едва не наступая на протянутые руки нищих, культи изуродованных конечностей — всё это на паперти обнажалось как на выставке, — вышел за церковную ограду. Через минуту появился и Худяков.

— Баламут он, ваш отец Алексий, — сказал Сергей.

— Дело не в нём… Я затащил тебя, чтобы посмотреть на толпу. Это и есть народ. Не нужны ему большевики — ты сам убедился.

Обидно стало Сергею. В шахтной кузнице случалось видеть, как рихтуют, выправляют рельсы. Но где найти способ, чтобы выправить человеку его убеждения! Он уважал Худякова. Когда приходил повидаться с матерью и Таськой, Алексей Сергеевич беседовал с ним, а при Шурке — и с обоими — на равных. Многому научил когда-то. Но вот после февраля с каждым разом Сергей всё чаще не понимал его. Ну почему такой умный, такой порядочный человек, а смотрит совсем в другую сторону!?

В Юзовке социал-демократы имели общий комитет. Большевики с меньшевиками, как тогда говорили, сожительствовали в одной организации и какое-то время особых неудобств не испытывали. В Советах сидели меньшевики… Впрочем, почему «сидели»? Их туда избрал народ. Милицией заправляли эсеры, в городской думе — кадеты, а представитель всемогущего концерна «Продауголь» Лев Сергеевич Кадомцев стал… комиссаром революционного Временного правительства.

Кто жил на юзовских «линиях»? Лавочники, конторщики, домовладельцы, сдающие комнаты, закупщики и перекупщики — все те, кто кормился возле шахт и заводов. Много было и заводских, но тон среди них задавала сбережённая от мобилизации мастеровщина. Ей надоели митинги, беспорядки… Революцию совершили? Совершили. Царя скинули? Скинули. Разрешили всякие собрания и общества, замели в действующую армию бывших стражников, полицейских, жандармов… Что же ещё надо? Ну, поднатужтесь немного, надуйтесь! Расколошматим немцев и заживем… как при царе, только без царя. Господи, да если сын лавочника или портного имеет возможность попасть в городскую думу — что ещё надо? И действительно — что ещё надо?

Но на рудниках, да и среди обольщённых громкими фразами мастеровых, вызревали иные настроения. Простой человек полагал, что раз революцию сделали, то где же она — обещанная красивая жизнь? Работали, как и раньше — по двенадцать часов в сутки, за те же деньги, а цены росли. К тому же Временное правительство запретило забастовки. Теперь если ты бастуешь, значит — против революции. Чтобы не бастовали, велено было создать примирительные камеры. В Назаровке в такую камеру вошли пять человек от конторы во главе с Клупой и пять человек от рабочих. Одним из пяти выбрали Сергея.