«Семь часов, — отметил он про себя, сто раз успею». Сошёл к бережку на хлипкие мостки, с которых собачёвские бабы стирали бельё. Опустившись на коленки, обмыл разгорячённое лицо, намочил вихры, чтобы остудить голову. Потом выпростал их-за пояса рубаху, подолом утёрся. Жара была не та, что днём, но всё же… Освежившись, почувствовал себя как новый. Жаль, конечно, что просили прийти без брата. Одному скучновато, да и дело больно уж непонятное. Андрей Пикалов сказал: «Надо. А что там надо — Валентин сам объяснит. — И добавил: — Смотри, Шуруп, тайное дело!» Оставив у речки усталость, он пошёл по пыльной дороге вдоль дощатого забора, что огораживал коксовый двор. Так поднялся на взгорок. Тут уже дорога нырнула в тень, которую отбрасывала крутая сопка террикона. Отдельные глыбы породы, скатившись с него, подступили к самой дороге, и она делала петлю, огибая их. Здесь начинались домишки Тринадцатой линии.

По краю посёлка он поднялся до проходных ворот завода, к высокой халабуде цирка, и оказался на Первой линии. Велено было прийти в синематограф «Сатурн» к половине восьмого. Сбив картуз на одно ухо, парень светил рыжим чубом, рассматривая прохожих, витрины лавок. На Первой бурлила жизнь. Цокали по булыжнику извозчичьи лошади, гуляли девицы в лёгких платьях и высоких, зашнурованных до коленей ботинках, шли со смены мастеровые, из открытой двери полуподвала слышался мужской гомон, чмоканье насоса и доносился густой запах пива.

Не менее оживлённо было у синематографа. Огромная полотняная афиша извещала: «Спешите видеть! Новая фильма «Граф-проказник» — только три сеанса на этой неделе». А рядом «Анонс! Анонс! ЖЕНЩИНА-ВАМП!». Шурке не велено было покупать билет, а только потолкаться до начала сеанса у кассы. Возле кадки с битым льдом, куда был опущен лужёный бачок с товаром, стоял мороженщик. Шурка подошёл к нему, уплатил алтын — и тот с лёгкостью фокусника выдавил из жестяной коробочки круглую порцию мороженого в хрустящих вафлях. Его и есть нельзя было иначе, как облизывая со всех сторон.

Шурка и себя почувствовал в некотором роде графом-проказником. На углу здания стояла открытая будка чистильщика с высоким сиденьем для клиента. Взобрался на него, предоставив свои стоптанные юфтевые сапоги в распоряжение носатого, толстого ассирийца.

— Дэсят копеек, — сказал тот. — Такой сапог как дэсят штиблет.

— Валяй.

Покамест тот вымазал банку ваксы на его заскорузлые сапоги, он доел мороженое, облизал пальцы и вытер их о штаны. Рядом вертелся лотошник, истошно выкрикивая: «Ну, а кто тут не вкушал табачок братьёв Шапшал? Есть «Кадо», есть «Милый друг» — шесть копеек десять штук! Для хорошего кармана по копеечке «Диана»!

— «Диана» за копейку — пачка?

— Штука, дурак!

— Ну, давай штуку.

Попыхивая папироской, Шурка слез со своего трона и тут же нос к носу столкнулся с Валентином. Должно быть, тот поджидал его, стоя где-то рядом. Не сразу и узнаешь — при галстуке, с тросточкой, в соломенной шляпе, похожей на тарелку.

— Мастерскую Абрама Фуксмана, что на Десятой линии, знаешь? — без предисловий спросил он. — К девяти часам надо быть там. На лавке посиди, повертись у калитки. Подойдёт человек… Ну, а если… В общем, могут подойти и двое. Спросят: «Шляпу заказать у Фуксмана можно?» Ты ответишь: «Из фетра он не делает».

— Какого ветру? — переспросил Шурка.

— Из ф-фетра! Фетра!

— А-а… Так бы и говорил. Из хветру, значит…

— Ладно.

Валентин растолковал парню, чту у него спросят и как надо на это ответить. Только тут до Шурки дошло, что гулять ему придётся возле дома Штраховых. А там по вечерам толкутся многие, ведь кабак недалеко… Валентан нетерпеливо оглянулся, собираясь уйти, но по лицу парня видел, что ему не всё понятно.

— А по чём он меня узнает? Там могут другие оказаться возле.

Валентин нервно дёрнул головой. Ему не терпелось уйти. Но в вопросе парня, во всём его облике он увидал мужицкую дотошность, цепкость, а не тупость.

— Слушай, Шуруп… так, кажется, прозвали тебя? Если объяснить человеку, как ты выглядишь… Твои рыжие вихры трудно не заметить. Ну…Иди уже. За мною могут следить, так что вдруг тебя и без пароля узнают.

Шурка весь подобрался: по тону, по жёсткой суровости Валентина почувствовал, что идёт какая-то большая игра. Повернулся и быстро пошёл, уже не замечая гуляющей публики, зазывных вывесок над лавками. Он ещё навестил Штраховых, попил чайку, которым его угостила Мария Платоновна, рассказал ей, что недавно был на Ветке… Степана Савельевича дома не оказалось, а Дина — суровая, со скорбно поджатыми губами, сухо поздоровалась с ним, глядя куда-то мимо, и ушла в свою комнату. Когда на ходиках было без четверти девять, распрощался и вышел на улицу.

Присел на лавочку у дома Гаркушиной вдовы, в котором держал мастерскую Фуксман, и за своими мыслями не заметил, как подошли двое. Вернее, подошёл один, но за его спиной, почти вплотную к нему, так, что Шурка не мог видеть его лица, стоял другой.

— Эй, парень, а шляпу у Фуксмана можно заказать?

Шурка поднял глаза, и его обдало жаром. Тут же отвёл взгляд. Ещё минуту назад только и думал о нём, то есть — который должен спросить. Кто он, какой он, как может выглядеть? Но когда увидел, мгновенно нахлобучил картуз на глаза, уставился в землю, чтобы не показать близко своё лицо. Это был франтоватый мастеровой, который когда-то спихнул его с нар в арестантской, и которому Роман тогда набил морду. Он ещё кричал на мужиков: «Деревня вонючая, нашлись мне — «товарищи»!

«Он, он, он!» — стучало в сознании.

Не поднимая головы, замороженным голосом ответил:

— Из хветру он не делает.

— Где играют?

Шурка вскочил, становясь почти спиною к ним, и показал в сторону террикона:

— За этим глеем дыра в заборе. На коксовом дворе в сторожке собираются. Там встретят.

Не говоря больше ни слова, двое пошли по улице, растворяясь в густеющих сумерках. А он стоял, будто макнули его во что-то нехорошее. «Едрит твою кочерыжку! — досадовал на себя. — Оказаться с такой тварью в одном деле!» Тёмное предчувствие навалилось на сердце. И хоть велено было ему, объяснив, что надо, тут же исчезнуть, не удержался, пустился их догонять, стараясь быть не замеченным. Но тут случилась ещё одна неожиданность. Когда он уже поймал в поле зрения два знакомых силуэта, они вдруг разделились, и один быстро пошёл обратно, навстречу Шурке. Еле успел нырнуть в первую попавшуюся подворотню.

Шурка растерялся: что делать? Но так ничего и не придумав, упрямо побежал дальше, за тем, который уходил по указанному им адресу.

Кончилась улица. Вот и последняя кривобокая хата, утопленная до половины в землю, с одним окошком в четыре ладони. Если подойти к ней вплотную — можно плюнуть на крышу. Обежав её, Шурка ещё кокое-то время различал местность, петляющую дорогу… На вершине террикона светил электрический фонарь, там стоял опрокид, который время от времени переворачивал поднятую лебёдкой вагонетку с породой. С мощным рокотом летели камни по чёрной сопке, а большие глыбы, «сундуки», как их называли шахтёры, скатывались до самого подножия. Зазеваешься — ноги поломать могут.

Он не отдавал себе отчёта, зачем бежит, чего добивается. Невыносимо было оставаться в неведении, когда его втравили в одно дело с этакой тварью. Он хотел знать правду, а какую — не оставалось времени, чтобы задуматься. А может быть, надо успеть подсказать людям, кто этот тип…

Фонарь слепил глаза, а дальше, под терриконом, куда не доставал его свет, — чёрный провал. Шурка вскочил в него — и в ту же секунду громыхнул выстрел. Потом другой — где-то недалеко, у самого забора коксового двора. И тут его самого сбили с ног, кто-то навалился, прижал к земле…

Вывернутой пружиной он прянул, сбрасывая с себя нападавшего, ухватил его за одежду, подминая под себя. И тут его, как заготовку — из горна да в воду!

— Чапрак! Пус-ти, балда сигнальная. Это я — Валентин.

— Ты?! С-следишь, с-стало быть, — весь дрожа от напряжения, просипел Шурка.