Он перевёл дух, внимательно посмотрел на Абызова. Убедившись, что управляющий заинтересовался и готов слушать его, продолжал:

— Я работаю маркшейдером на Каламановской. Вы же знаете, как шахтные поля поделены между хозяевами: не от угля идут, а скорее от картошек. На поверхности балка, речка с прудом — каламановские, значит, и под землёй добычные поля в этих границах должны умещаться. По соседству с нами, вы должны знать, Листовская шахтёнка. Захудалая, прямо скажем. На её северной стороне пласт утончается, почти уходит — поэтому лавы нарезаны в южном направлении. Но и там уже остатки берут. Года на два если хватит, то хорошо. По моему рассуждению, её сейчас можно купить за мизерную цену. Да кому она нужна? Обречённая шахта.

Поднял глаза, ожидая, что Абызов спросит: зачем, мол, вы мне это рассказываете? Но тот молчал. Уже поверил, что посетитель довольно изучил его, потому как повёл разговор о самом больном.

— Да, обречённая… казалось бы! Но только я один знаю, что на самом деле это, как говорят, нищий на золотом троне. Как маркшейдеру, мне довелось трассировать вентиляционную сбойку на Каламановской. А в её границы очень неудобно вклинились поля Листовской. Я и решил: пробьём этот ход под чужой территорией. Тем более — там на планах пустые места, кто и когда узнает, что какая-то нора под землёй не в ту сторону повернула! На чертежах, само собой, указал всё, как должно быть.

— И сэкономленные деньги поделили с артельщиком?

— Не это главное… В пределах полей Листовской мы обнаружили… — мы пересекли его! — отличнейший пласт угля, почти в два аршина, который ни в каких документах не значится. Я занялся этим серьёзно, стал изучать, сравнивать горные документы и убедился, что основной пласт Листовской не выклинился, не иссяк! Он просто попал в зону геологического нарушения и ушёл на несколько метров глубже. Там запасы на многие годы. Вот я и пришёл к вам: купите эту шахту! А через год, вскрыв новый горизонт, вы её продадите в пять, в десять раз дороже. Если захотите, конечно. Мне же вы заплатите за сведения и за то, что я не открою это никому другому.

— На какую сумму вы надеетесь? — спросил Абызов, с трудом скрывая волнение.

Это был случай, которого он искал не один год. Правда, в общих чертах многое представлялось иначе, но мысль о том, чтобы из служащего, пусть даже весьма высокого ранга, стать владельцем или хотя бы совладельцем настоящего дела, не покидала его последние годы. То, что предлагал маркшейдер, превосходило все надежды. При вопросе, на какую сумму он рассчитывает, посетитель загадочно улыбнулся. Понял, что своим волнением Абызов уже фактически дал согласие на сделку.

— Моя сумма будет значительной. Чтобы не испугать вас, позволю себе некоторый расчёт. У меня по этому вопросу собрано две папки бумаг… За прошлый год шахты Новороссийского общества дали по три копейки чистой прибыли с каждого пуда угля. Листовская же, по выходе на новый горизонт, уже через год, по моим расчётам, сможет давать в сутки пятнадцать тысяч пудов угля… Как минимум, а я брал самые осторожные цифры, это сто тысяч годового дохода. Сегодня же её можно купить за такую или даже меньшую сумму, потому что она едва окупает себя.

— Там есть ещё пласты, — заметил Абызов, который знал общую геологическую карту района.

— Вы правы, но они залегают на таких глубинах, что для наклонного ствола недоступны. Надо закладывать вертикальную шахту. На этом же месте, но другую. Нужны большие деньги, а у нынешних хозяев… Там несколько наследников, всё заложено и перезаложено.

— На какую сумму рассчитываете лично вы?

— Не торопитесь. Я назову, но прежде отвечу на все ваши вопросы, могу даже свозить вас на Каламановскую и на Листовскую. У них нет своего маркшейдера, пользуются моими услугами. Скажем, субботним вечером — кто вас узнает? Скажу стволовому, что вы мой знакомый из Бахмута, а ещё лучше — из Екатеринослава. Но главное, прежде я должен рассказать о всех мерах, которые уже принял, чтобы меня не обманули. Они таковы, что мы можем действовать только сообща. Первый шаг против меня или, скажем, мой против вас — губит всё дело.

В это время в кабинет уже во второй раз заглянул Клевецкий. Абызов посмотрел на него, как на нечто неуместное, выпроводил, а письмоводителю наказал, чтобы не пускал никого. Вернувшись на своё место, с минуту сидел молча, потом не выдержал:

— И всё же…

— Не стоит, Василий Николаевич, — упредил его посетитель. — Сумму я назову лишь после того, как обсудим всё остальное. Дело такого рода, что мы должны стать как бы одной персоной, с общим интересом и даже кошельком. До поры, естественно. Неужели вы не хотите спросить меня ни о чём другом?

Абызов резко встал, прошёлся по кабинету, выглянул в окно, разминая от волнения ладони. Потом сел и приглушённым тоном попросил:

— Расскажите о себе.

Гость оживился, как будто ожидал этого вопроса, у него прояснилось лицо, растаяла скованность — теперь он сидел свободно, даже позволил себе положить одну руку на стол.

— Я понимаю, что «о себе» — это не фамилия, имя и прочее. Но всё же: Яким Львович Нечволодов, сорок три года, вдов… Главное же: перед вами человек, который устал и которого ничто больше не связывает с Россией. Все годы после студенчества у меня была другая жизнь, полная вначале романтики, а потом тревоги и мерзкого, гнетущего страха. Вы ведь тоже член нелегальной партии Народной свободы. Правда, перед вашей нелегальностью губернатор снимает шляпу, а вот опознав нашего, любой городовой кричит: «Держи его!» Мне всё это давно в тягость. Были разочарования, были неприятности. Одни бросали бомбы и надевали венцы мучеников, а другие их укрывали, снабжали необходимым, но оставались в безвестности. Однако вешали и тех, и других. Потом всё притихло. Нынче же снова я кому-то обязан… В тот день, когда вы станете владельцем Листовской, я буду катить в поезде в направлении Парижа. Меня устроит и тихий домик в пригороде. Что там у них разводят — маргаритки, петуньи? Вот и я тоже хочу. Извините, ударился в лирику. Что бы вы хотели знать ещё. Поинтересуйтесь, пожалуйста, каким образом я застраховал себя от какого-либо, скажем так, нежелательного хода с вашей стороны.

— Не собираюсь с вами хитрить, — сурово заметил Абызов.

— Это сейчас не собираетесь. А когда узнаете, какую сумму я надеюсь получить с вас, когда сделка состоится, ваша натура воспротивится, её трудно будет удержать от соблазна. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.

Они просидели долго. Заглядывал письмоводитель, потом он вошёл и молча положил перед управляющим записку: «Урядник хлопочется. Просил напомнить». Абызов прочитал записку, холодно бросил: «Хорошо. Ступайте»., и тут же внимательно уставился на собеседника. Когда двери закрылись, разговор продолжался. Но Нечволодов так и не назвал сумму, которую хотел получить за сделку. Он сказал:

— В конце концов, если мы проведём честную игру до благополучного завершения, вам, Василий Николаевич, придётся выскрести и выложить всё, что имеете. Иного мерила в нашей игре быть не может. Я и далее стану помогать вам своими сведениями. Чем выгоднее сторгуемся с хозяевами Листовской, тем больше достанется мне. Ведь ваши… гм… финансовые дела я тоже изучил. В пределах возможного. Некоторые сведения пришлось добывать по партийным каналам. Виноват, конечно, только что поделаешь — мне нельзя ошибиться.

Абызов начал верить в то, что с Якимом Львовичем Нечволодовым хитрить не следует. Из упоминаний о бомбах и «партийных каналах» понял, что перед ним функционер эсеровской партии, а эти люди, он знал, имеют большой опыт конспирации и круговой поруки. Их можно бояться, ненавидеть, можно упрекать в трагических заблуждениях, но не уважать, даже как противников, нельзя.

Что-то мешало ему отпустить из своего кабинета Нечволодова, но время поджимало. Договорились встретиться на будущей неделе, побывать вместе на Каламановской, посмотреть собранные маркшейдером документы.

Василия Николаевича ожидал урядник. Ещё несколько часов назад предстоящие выборы уполномоченного казались Абызову делом первостепенной важности. Теперь же большого труда стоило перенастроиться, проникнуться важностью предстоящей задачи. Его волновал не сам результат собрания: подумаешь — назовут уполномоченного! Потом эти уполномоченные съедутся в Екатеринославе и выделят из своей среды выборщиков, а уж те изберут депутата Думы. Одного от всей губернии представителя третьей, то есть рабочей, курии. Темна вода в облацех…