Везде долги: мужской, супружеский, гражданский, родственный и дружеский, долг чести, совести, пера, и кредиторов до хера. Ах, юность, юность! Ради юбки самоотверженно и вдруг душа кидается в поступки, руководимые из брюк. Живи светло и безрассудно, поскольку в старости паскудной под нас подсунутое судно — помеха жизни безрассудной. Эпохи крупных ослеплении недолго тянутся на свете, залившись кровью поколений, рожденных жить в эпохи эти. Не тужи, дружок, что прожил ты свой век не в лучшем виде: все про всех одно и то же говорят на панихиде. Глава 9
УВЫ, НО УЛУЧШИТЬ БЮДЖЕТ НЕЛЬЗЯ, НЕ ЗАПАЧКАВ МАНЖЕТ К бумаге страстью занедужив, писатель был мужик ледащий; стонала тема: глубже, глубже, а он был в силах только чаще. Наследства нет, а мир суров; что делать бедному еврею? Я продаю свое перо, и жаль, что пуха не имею. Бюрократизм у нас от немца, а лень и рабство — от татар, и любопытно присмотреться, откуда винный перегар. Дойдут, дойдут до Бога жалобы, раскрыв Божественному взору, как, не стесняясь Божьей фауны, внизу засрали Божью флору. Совсем на жизнь я не в обиде, ничуть свой жребий не кляну; как все, в гавне по шею сидя, усердно делаю волну. Среди чистейших жен и спутников, среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей. Мужик, теряющий лицо, почуяв страх едва, теряет, в сущности, яйцо, а их — всего лишь два. Нам охота себя в нашем веке уберечь, как покой на вокзале, но уже древнеримские греки, издеваясь, об этом писали. Ища путей из круга бедствий, не забывай, что никому не обходилось без последствий прикосновение к дерьму. Я не жалея покидал своих иллюзий пепелище, я слишком близко повидал существованье сытых нищих. Старик, держи рассудок ясным, смотря житейское кино: дерьмо бывает первоклассным, но это все-таки гавно. Мы сохранили всю дремучесть былых российских поколений, но к ним прибавили пахучесть своих духовных выделений. Не горюй, старик, наливай, наше небо в последних звездах, устарели мы, как трамвай, но зато и не портим воздух. Люблю эту пьесу: восторги, печали, случайности, встречи, звонки; на нас возлагают надежды в начале, в конце — возлагают венки. Глава 10 ЖИВУ Я БОЛЕЕ ЧЕМ УМЕРЕННО, СТРАСТЕЙ НЕ БОЛЕЕ, ЧЕМ У МЕРИНА Меж чахлых, скудных и босых, сухих и сирых есть судьбы сочные, как сыр, — в слезах и дырах. Пролетарий умственного дела, тупо я сижу с карандашом, а полузадохшееся тело мысленно гуляет нагишом. Маленький, но свой житейский опыт мне милей ума с недавних пор, потому что поротая жопа — самый замечательный прибор. В нас что ни год — увы, старик, увы, темнее и тесней ума палата, и волосы уходят с головы, как крысы с обреченного фрегата. Я жизнь свою организую, как врач болезнь стерилизует, с порога на хуй адресую всех, кто меня организует. Увижу бабу, дрогнет сердце, но хладнокровен, словно сплю; я стал буквальным страстотерпцем, поскольку страстный, но терплю. Душа отпылала, погасла, состарилась, влезла в халат, но ей, как и прежде, неясно, что делать и кто виноват. Жизнь, как вода, в песок течет, последний близок путь почета, осталось лет наперечет и баб нетронутых — без счета. Служа, я жил бы много хуже, чем сочинит любой фантаст, я совместим душой со службой, как с лесбиянкой — педераст. |
